Край вечных туманов
Шрифт:
– Ловко мы его провели, а, сестренка? – осведомился он, улыбаясь. – Старик и вправду поверил, что мы муж и жена.
– Угу. Мне даже влетело за то, что я взяла себе слишком много воли.
– А мне нравятся такие женщины. Я не люблю тихих и запуганных. Что с них толку! Вот моя Лаура…
– Расскажи мне о своей невесте.
Он стал что-то рассказывать о своей черноглазой Лауре Антонелли, такой красивой и веселой девчонке, но из соседней комнаты долетели звуки чьих-то голосов, и я совсем невежливо
– Т-с-с! Слышишь?
Из-за стенной перегородки донеслось что-то похожее на жалобный плач Мюзетты.
– Отец, неужели вы думаете, что они появятся уже завтра?
– Молчи! Слезами делу не поможешь. И не уговаривай меня – я все равно отсюда не двинусь…
Это было единственное, что я разобрала. Папаша Бретвиль сбавил голос на несколько тонов, и мне осталось лишь разочарованно вздохнуть.
– Послушай, Розарио… тебе не кажется…
– Что?
– Тебе не кажется все это странным?
Брат, по-видимому, не разделял моего мнения. Я села на постели, желая объяснить ему как можно доходчивее.
– Ну, этот папаша Бретвиль, его мельница, наконец! Ты заметил, здесь нет ни одного работника! Нет даже батраков или служанок! Только старик и его дочь. И потом, они ждут кого-то завтра, и они боятся этого посещения…
Розарио полусонно смотрел на меня.
– Ты просто устала, малышка. Тебе все это мерещится.
– По-моему, я сказала тебе то, что ты и сам видел!
– Какая разница? Нам нет дела до того, кого ждет мельник. Завтра утром мы уберемся отсюда…
– А дальше?
Я решила задать этот вопрос. Ответ на него оставался невыясненным. Мы шли на север, но куда именно? Розарио ничего еще не сказал мне о своих планах.
– Скажи, пожалуйста, куда ты намереваешься идти?
– В Париж. Это для начала.
– В Париж! – повторила я пораженно. – Вероятно, для того, чтобы поскорее расстаться с жизнью.
– Вовсе нет, – сонно возразил брат, явно превозмогая сильное желание поскорее от меня отвязаться. – Мы должны повидаться с Джакомо и этой его сварливой женой – Стефанией. А еще я заберу из Парижа Лауру. Мы с ней помолвлены.
– Черт побери, я уже десять раз это слышала. Да как ты не можешь понять, что Париж для дезертира и аристократки – это все равно что пасть Ваала. Это как у Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»…
– Я не знаю никакой пасти и никакого Данте. Я иду в Париж, чтобы забрать свою невесту.
– Ты хорошо доказывал ей свою верность! – язвительно заметила я.
Розарио не прислушивался ко мне.
– А потом мы дадим деру к границе, и не к австрийской, а к бельгийской, – пробормотал он. – Спокойной ночи.
Будущее теперь прояснилось, но от этого не стало менее опасным. Какой ужас, мы идем в Париж. Нет, этот солдафон положительно безумен. Сунуться в столицу с
Впрочем, мне не оставалось ничего другого, кроме как потушить свечу и, следуя примеру Розарио, поскорее уснуть.
Проснулась я от громкого шума, заранее зная, что это явились те самые незнакомцы, которых Мюзетта с таким ужасом ждала.
– Ну, что ты теперь скажешь?! – яростно воскликнула я, обращаясь к брату. – Это пришли за нами, без сомнения!
Розарио с самым безмятежным видом натягивал на себя рубашку. Его легкомыслие меня поразило. Я чувствовала сильное желание схватить его за шиворот и потрясти, как трясут оливковое дерево.
– Это не за нами, Ритта. Успокойся. Мельник еще вчера ждал этих посетителей.
Я заметила, что громкий стук в ворота то усиливается, то вовсе затихает, словно нежданные гости пребывают в нерешительности относительно того, ломать или не ломать дверь.
– Даже если это не за нами, они все равно нас заберут! Мы все попадем в тюрьму, я в этом уверена.
– Какое нам дело до них, черт побери?! Приди в себя. Эти люди даже не знают, что мы здесь…
Кажется, папаша Бретвиль все-таки распахнул ворота.
Я услышала голоса во дворе – голоса, по интонации которых легко было догадаться, что принадлежат они гвардейцам. Я выглянула в окно.
Это были наглые, самоуверенные люди, скверно вооруженные, но явно считающие себя хозяевами душ и судеб. Их начальник гневно ходил вокруг мельника и что-то выкрикивал. Папаша Бретвиль казался красным, как кумач, кулаки его были сжаты, он все время повторял в ответ одни и те же слова:
– Я – хозяин своего хлеба. Я отдам его только тогда, когда захочу.
Эти слова разъяснили мне все. Очевидно, эта незваная команда была реквизиционным отрядом, созданным для того, чтобы отбирать у крестьян хлеб. Это теперь вошло в привычку. Забирали обычно все до последнего зерна, не оставляя даже на посев.
– С тебя причитается сорок буассо хлеба, гражданин. Так постановила Республика.
– Республики нет дела до моего хлеба.
– Мы арестуем тебя, если ты посмеешь противиться!
Мельник побагровел. Казалось, он близок к апоплексическому удару. Самые откровенные ненависть и возмущение читались на его лице: я трудился не покладая рук, я не спал ночей, чтобы заработать все то, что имею, а теперь вы, дрянная голытьба, являетесь забирать плоды моего труда в пользу какой-то Республики?!
Он сумел взять себя в руки. Сухим жестом он пригласил реквизиторов в дом, для того, дескать, чтобы выпить по стаканчику вина и поговорить более мирно. Реквизиторы охотно согласились: это было похоже на переговоры о крупной взятке.