Край забытых богов

Борисова Алина Александровна

Взгляд упал на картину, висящую на стене. Мою картину. Далекую, конечно, от совершенства, но Лоу распорядился повесить. И раму для нее красивую подобрал. А на картине был двор в Светлогорске, и Варька, ставшая мной. Или я, ставшая Варькой. Потоки крови переливались, дробя реальность чередою лиц — ее лицо, мое… А те, кто вокруг, просто живут, не замечая этих метаморфоз, вроде смотрят на нас, да ничего необычного не замечают. Родители, знакомые… Так я до них сегодня и не добралась…

И… нет, не доберусь уже. Дорога к ним идет через Анхена, а вновь видеть его сейчас… Пусть уж Лоу разберется сначала, что там с кольцом, с

его мыслями обо мне… или не обо мне… И вот зачем Лоу вновь разбередил мне душу рассуждениями о том, что я могла бы… Нет так нет, все, поздно уже, не сложилось. Не сбылось, все, точка.

Отправилась спать, для моей размеренной жизни сегодня было слишком много впечатлений. И во сне мне тоже никакой Анхен был не нужен, и вообще ничего, устала, хватит. Только сон. И птичка, трепыхнувшись в моей душе, послушно сложила крылья, позволив мне просто спать. Крепко и без сновидений.

Вот только проснулась я от того, что в комнате кто-то был. Не Лоу, совсем не Лоу. И взгляд — тяжелый, пристальный — прожигал насквозь. Открыла глаза и даже закричать не смогла от ужаса. Надо мной стоял Анхен.

Глава 10. Сердце

И это не было сном, нет, это вовсе не было сном. Ни в одном сне я его не ощущала настолько сильно. И взгляд его, направленный четко на меня, не позволял ошибиться — прекрасно он меня видит.

Я потрясенно молчала, он тоже молчал, пауза затягивалась.

— Ну и где он? — наконец интересуется Анхен. Спокойно так. Нейтрально. Слишком нейтрально.

— Кто? — голос осип, мозг безнадежно сковало льдом.

— Хозяин этого дома, — подчеркнуто любезно пояснил мне авэнэ. — Обычно, если его нигде нет и связаться с ним невозможно, я всегда находил его именно в этом дивном месте.

— Но… он же к тебе полетел, — запуталась я.

— Не встречал, — светская беседа продолжалась. — И зачем же он полетел ко мне, если не секрет?

— Хотел кое-что у тебя забрать, — светлых мыслей в голову не приходило, вернее — их вообще не приходило, поэтому слова рождались сами, без помощи разума.

— Да? Было бы странно, если вернуть. И что же?

— Кольцо. С вампирским камнем. Он делал его для меня и…

— Забавно, что он вспомнил о нем именно сегодня. А впрочем, с коэра станется, — Анхен сунул руку в карман, извлекая на свет то самое колечко. Сделал шаг вперед, аккуратно положил кольцо на тумбочку. — Как думаешь, если я вернул ему то, что принадлежит ему, имею ли я право забрать свое? — и все та же чуть отстраненная светская любезность в холодном голосе.

— Ты оставлял у него свои вещи? — нет, я все поняла, но я не вещь. Меня в карман не надо!

— Нет, не оставлял, — убийственная невозмутимость. — Тем интереснее было обнаружить.

Молчу, нервно комкая в руках одеяло.

— Ничего не хочешь сказать?

Сглатываю.

— А мне… можно вернуть мою вещь?

Чуть склоненная вбок голова, недоуменно вздернутая бровь.

Слегка дрожащим пальцем указываю куда-то в район второй пуговицы его застегнутой наглухо рубахи. Не черной, единственное, что отмечает сознание. Мир вокруг словно выцветший.

Вот теперь удивляется не картинно. И в глазах впервые мелькает что-то живое.

Присаживается на кровать. Я невольно вздрагиваю, пытаясь отодвинуться, и тут же замираю, опасаясь разозлить его этим.

— Ну возьми, если твое.

Не совсем уверена, что он меня

понял. Но если дают…

Осторожно сажусь в своей постели, неуверенно тяну к нему руки. Он ждет. Расстегиваю верхнюю пуговицу. Она поддается с трудом, рубаха явно новая, а руки у меня дрожат. Он ждет, странно замерев. Пуговица, наконец, расстегивается, перехожу ко второй. Эта расстегивается мгновенно, словно сама проскальзывает в петельку.

А птичка там, под рубашкой. Абсолютно такая же, как в моих снах, на знакомом шнурке. Моя. Пальцы сами смыкаются на костяной фигурке. Он судорожно вздыхает, прикрыв глаза. И остается неподвижным. Выпустив птичку, тянусь руками дальше, ему за шею, нащупываю узелок. Шнурок короткий, через голову не снять, только развязывать, а узел затянут, и помогать он мне явно не намерен. Но ведь и не мешает. Просто ждет, словно застыв, и так и не открывая больше глаз, будто не доверяя им, прислушиваясь лишь к ощущениям. Узел не поддается, но я дергаю и дергаю, растягиваю, жалея, что слишком коротко обрезала ногти, никак не подцепить. И даже не сразу понимаю, что он уже обнимает меня — так бережно, едва касаясь, словно боясь, что я растаю, что перед ним лишь призрак, мираж, что под тонкой тканью ночнушки лишь пустота.

А мне жарко от его ладоней, мне кажется, они жгут огнем, мне сложно дышать в такой близости от его дыхания. Его аура, прикосновения, запах — все, что было неощутимо во снах — теперь сводило с ума. Его руки невесомо скользят вдоль тела, большие пальцы чуть задевают грудь. Легче не становится. А он слушает мое участившееся дыхание и биение сердца. И все так же молчит.

Узел наконец поддается. Я тяну с его шеи шнурок, забирая птичку себе. И пораженно замираю, глядя на темную полоску незаживающей раны там, где прежде висела птичка. Язва? Ожог?

— Это что? — пораженно выдыхаю.

Мой голос словно выводит его из оцепенения. Открывает глаза и глядит на меня в упор. Жестко, не мигая. И даже руки отдергивает, так по-настоящему и не обняв.

— Это что? — язвительно отзывается в ответ. — Об этом он тебе не сказал, верно? Ты ж мне всю душу выжгла! Я уже светоч знает, что думать начал! Мне уже даже наяву мерещилось!.. А ты… просто развлекалась тут с милым мальчиком, картинки рисовала! А мне эти картинки в каждом сне…

— А мне казалось, что ты не видишь, — а голоса нет, лишь едва различимый шепот. — Но… это все птичка… Надо было просто снять…

— Я знаю, что птичка, — он тоже отвечает негромко. — Сложно было бы не заметить, ты не находишь? — чуть усмехается, указывая на оставшийся на коже след. — Снять? И потерять последнее, что осталось?.. Они же так складно твердили мне, что ты умерла, и птичка лучшее тому подтверждение!.. Все, и этот мелкий предатель — первый! — голос набирает силу и эмоции, последняя фраза полыхает откровенной ненавистью. Весь мир виноват. Его обманули.

— Но ты же сам отправил меня умирать. Ты сам объявил меня мертвой. Даже не проверяя — просто, — мне тоже есть о чем вспомнить. — Да, идея была моя. Но ты согласился с тем, что моя смерть — это выход. Тебя устраивала моя смерть, она неплохо тебя оправдывала. Чем Лоу теперь виноват? Да, он вытащил меня с того света, вылечил, обогрел, утешил. Тебе про то не сказал? Так зачем ему идти против твоей же воли? Ты хотел, чтоб я была мертва. Так я и мертва. В твоих глазах, в глазах всего света. Все как пожелает авэнэ, разве нет?