Край Земли. Книга первая
Шрифт:
– Да, бери, бери. Толку от него в хозяйстве никакого, глядишь, может и правда тебе сгодится.
Еремей поклонился царю и бегом из дворца. Побоялся он, что Дорофей ещё чего удумает, и хлопот вообще не оберешься.
Глава III
Собрался гонец быстро. Новые лапти-скороходы спрятал в котомку, подпоясался, позвал Фадиеза и двинулся в путь. Вышёл за околицу, да остановился. В какую сторону идти и не знает. Направо посмотрел – лес чащобный, темный, страшный. Налево глянул – Ежевичная река бурлит, через пороги несёт воды сильные. Прямо – дорога в Лысую гору утыкается. На её вершине туча лежит,
– Верно люди говорят, что на Лысой горе ведьмы хороводы водят. Ишь, какую тучу нахороводила нечисть, – закручинился Еремей.
Присел под берёзкой, задумался. И вперёд идти страшно, и назад ехать боязно. Царь точно головы лишит за ослушание. Час сидит, другой, ничего придумать не может. Народ мимо едет, посмеивается:
– Что, Ерёмка, нашёл Край Земли? И каков он? Ровный аль с загогулинками?
– Езжайте, езжайте, – сердито отвечает Ерёма. –Дорофею токмо не сказывайте, что меня видели. Ажно проболтаетесь то и вам, и мне не поздоровиться.
– Ото ж, – понимающе кивали мужики и ехали дальше, уже гонца не задевая.
Сидел, сидел Ерёма, да как рассердится, ударил оземь шапкой:
– Что ж это я, как камень придорожный развалился тут! Что мне тот Край Земли! Ежели его никто до меня не видел, то буду первый. За сие почет и уважение. Может, Дорофей мне шапку боярскую пожалует, а может и того пуще! Отвалит мешок серебра и золота, каменьев драгоценных! Стану я богат! Построю дом, заведу Гипотенузу. Буду целыми днями в стоге сена валяться, на небо любоваться. А маманя моя по двору в сафьяновых сапожках и атласном сарафане ходить, да Гипотенузу на лужку пасти. Авось и бычка с коровкой прикупим. Тогда мамане бархатный сарафан сошьем. Чего жадничать? Ежели уж богат, то и жить надо на широкую ногу! Ежели не найду я тот Край Земли, то и к Дорофею нужды нет возвращаться. Подумают, сгинул-пропал гонец Еремей в дальних краях. Погорюют и забудут. Может статься, кроме мамани никто и не помянет меня.
Так Ерёме себя жалко стало, что заплакал.
– Ежели б я знал, что ты такой, Ерёмка, страшливый то ни в жизнь с тобой не пошёл бы!
– Кто это говорит? – удивился гонец, слёзы враз высохли.
Огляделся, а вокруг никого.
– Да я это. Фадиез! Тьфу ты, на такое имечко! Угораздило же царя-батюшку музыкой увлечься. Хорошо, хоть бемолю не назвал, а то с него сталось бы!
Ерёма от удивления только глазами хлопал. Фадиез продолжал:
– Ты, Ерёма, меня больше так не называй. Зови меня просто Дормидонт Любомирович.
Ерёма помолчал, помолчал, да как рассердится:
– Говори, да не заговаривайся! Дормидонт он! Язык с таким имечком сломаешь! Не буду я тебя так звать!
– На Фадиеза я откликаться не буду, – нахмурился пёс.
– Шариком будешь, – сердито буркнул Ерёма.
– Ага, ты меня ещё Параллелепипедом назови! Совсем эта наука вас с Дорофеем ума лишила.
– Шариками всех собак называют.
–Взять тебя, к примеру, Ерёмка, сам рыжий и нос у тебя в конопушках, а поди никто тебя не называет медным чугунком, – проворчал пёс.
– Степаном буду кликать, – ответил Ерёма.
– Тогда уж Степаном Ивановичем, – лукаво взглянул на хозяина Фадиез.
– Не заслужил пока Ивановичем быть! Молодой больно!
– Да и ладно! – обрадовался пёс. – Всяко лучше, а то надо мной даже Гипотенуза насмешничала.
– Чего ты вдруг заговорил человеческим голосом, а раньше молчал? – недоверчиво глядя на пса, спросил гонец.
– Ага, заговори во
– И блохаст ты безмерно, – обиженно буркнул Ерёма. – Разважничался, понимаешь, по-французски они с козой мерсикают.
– Да блох-то у меня всего парочка. Для компании, чтобы было с кем за жизнь потолковать.
– Я и гляжу, что лясы точить ты горазд. А Дорофей отправил меня для дела наиважнейшей важности. Время токмо теряю с тобой! – пробурчал гонец. – Смеркается, да и моросит начинается, пора в путь-дорогу отправляться.
– В какую же сторону пойдем? – деловито спросил пёс, почесывая за ухом.
– Вот, Стёпа, – назидательно произнёс Ерёма и даже пальцем перед собачьим носом помахал для внушительности. – Не латынь и не аглицкий языки тебе не помогают. Главное в нашем деле – смекалка. Мы что с тобой ищем? Край Земли. А где же он лежит? Там где солнце закатывается. Раз оно за лес закатывается, туда нам и дорога. Ежели что, там и заночуем, – ответил Ерёма и, подхватив свою котомку, решительно пошёл вперёд.
– Ох, хозяин, пустое дело ты задумал, – вздохнул Степан, семеня за хозяином. – Лес-то непростой, а зачарованный.
– Ты уж, Стёпушка, лучше лапами быстрее шевели, а не бабкины сказки пересказывай.
– Не слыхал что ль? Феофан-охотник наказывал мужикам, чтобы и не думали в лес соваться. Нечисть там куролесит, с пути-дорожки сбивает, на человека беду насылает.
– Это в голове твоей лопоухой беда куролесит. Нашёл, кого слушать – охотника! Да в прошлом годе он рассказывал, что подстрелил горлицу. Она оземь ударилась, в медведя превратилась. Токмо он того медведя на рогатину посадить хотел, как в жабу косолапый оборотился прямехонько в речку поскакал. Там, мол, он жабу эту бородавчатую уж шапкой накрыл, как она извернулась, в речку сиганула. В речке в русалку преобразилась и чуть на дно его не утащила. Вернулся Феофан ко двору дорофеевому мокрый грязный и без добычи. Царь за такое вранье Феофана на кол хотел посадил, шибко осерчали Его Величество. Но видать охотник наш везунчик. Тока царь наш батюшка возжелал дать приказание кол для Феофана тесать, как поднесли ему гуся запеченного, расстегайчики, да кисель клюквенный, и не до Феофана царю стало. Опосля трапезы почивать они отправились. Засим науками своими занялись. Вот потому Феофан на колу до сих пор не сидит, а байки свои рассказывает.
– Так почто ему такие небылицы сочинять?
– Эх ты, мерсикалка французская, простых вещёй не понимаешь! Феофан, небось, нарочно байки рассказывает, чтобы в лес никто не хаживал, птицу и зверя ему не спугивал. А ты уж и поверил, – и Ерёма зашагал ещё быстрее.
Степану ничего не оставалось, как присоединиться к хозяину.
Глава IV
Тучи тяжело ползли по чернеющему небу, накрывая собою Зачарованный лес и дорогу, по которой брели путники. Лес мрачно темнел, всё более походя на громадное чудище, заглатывающее уходящее в ночь солнце. Усиливающийся ветер наполнял воздух вязкой сыростью. Ерёма обеспокоенно поглядывал по сторонам. Вековые дубы натужно скрипели, сопротивляясь непогоде. Дорожная пыль крутилась, поднимаясь всё выше и выше, запорашивая глаза путникам.