Край

Кошкарев Ян

– Бросай это гиблое дело, – говорил Платон, проутюживая брюки для вечерних прогулок. – Пойдем, проветримся, а то сдохнешь тут со своими тетрадками.

Тальберг, у которого от усердного учения порой давило в висках, откладывал справочники в сторону, и они шли гулять по проспекту, высматривая сидящих на скамейках студенток с целью развлечься легким флиртом. На ведущих ролях выступал Платон. Из-за врожденной стеснительности Тальбергу обычно доставалась «менее красивая подруга», но он не жаловался, понимая, что в одиночку ему не светит и этого.

Однажды

весной встретили двух девушек на скамейке у памятника. Платон с ходу ворвался в беседу с одной из заранее заготовленных шуток. Слово за слово разговорились. Оказалось, что они собирались в кинотеатр на новый фильм, но опоздали и ждали следующего сеанса.

– Поход в кино можно отложить, – сказал Платон и предложил прогуляться в кафе. Девушки согласились.

Платон выбрал Алину, хохотавшую почти над всем, что он говорил, и забирающую всеобщее внимание на себя.

Тальберг шел возле Лизки, обмениваясь с ней обрывками фраз. Она не отличалась общительностью, и он втрескался в нее скоропостижно и бесповоротно. Красота Алины казалась пластмассовой и вычурной, а Лизка выглядела просто и естественно – имелось в ней что-то, отчего подмывало схватить ее в охапку и унести в пещеру для защиты от диких животных.

В кафе просидели полтора часа. Тальберг поедал глазами Лизку, сидевшую напротив. Его манили ямочки на щеках, проявляющиеся, когда она улыбалась. Ему нравилась фигура, аккуратная девичья грудь, он восхищался длинными светлыми волосами, собранными в тугой узел. Но Лизка, к досаде Тальберга, смотрела не на него, а на Алину и Платона, рассказывавшего анекдоты и отчаянно отпускавшего шутки в попытках произвести впечатление. В конце дня обменялись телефонами и расстались. Тальберг выяснил, что Лизка местная и учится в педагогическом.

Прошло пять или шесть недель, на протяжении которых Тальберг пыхтел над курсовой работой, вспоминал о той прогулке, но не осмеливался позвонить по оставленному телефону. За это время они с Платоном пару раз выходили прогуляться, но ни Алину, ни Лизку не встречали, хотя Тальберг силился разглядеть ее фигурку.

Дальше случилось страшное. Когда Тальберг сидел дома поздно вечером и ломал мозг в попытках объяснить физический смысл кривой на графике, пришел Платон. Но не один.

– Смотри, кого я встретил, – он показал на улыбающуюся Лизку.

– Привет, – поздоровалась она, стоя на пороге комнаты, и тут же исчезла, увлеченная крепкой рукой Платона на кухню пить чай.

Тальберг почувствовал, как внутри упал кирпич, и эхо от падения отдало в череп неприятным звоном. «Опоздал, дурак», – подумал он.

Платон и Лизка проговорили на кухне до самого утра, пока он ворочался в комнате на кровати и безуспешно тщился заснуть, обзывая себя тупицей, дегенератом и неудачником.

Полгода он просиживал над учебниками, пытаясь полностью отрешиться от происходящего, не отрывая от книг слезящихся глаз и доводя себя до исступления. Платон перестал звать на прогулки, всерьез увлекшись Лизкой. Они проводили вместе дни напролет, не замечая Тальберга,

являвшегося чем-то вроде мебели, по чистой случайности, занимающей пространство подле них.

Иногда Платон просил погулять часок, чтобы побыть наедине с Лизкой. Тальберг покорно гулял в одиночестве, с расстройства съедая по три мороженных за раз и сидя с кислым лицом на скамейке перед домом в ожидании, когда в окне их съемной квартиры загорится свет.

– Слушай, Дим, а давай ты заведешь себе девушку, и мы будем дружить парами, – как-то предложил Платон. Тальберг уклончиво ответил, что в этом семестре у него гора предметов и он не успевает с рефератами.

– Как хочешь, – беззаботно сказал Платон.

Раз в неделю Лизка оставалась ночевать. Утром она в длинной платоновой футболке приходила на кухню ставить чайник, и Тальбергу приходилось смотреть на нее, сходя с ума от невозможности обладать. От этих мыслей становилось стыдно, и он пытался прогнать прочь неприличные видения.

Иногда, когда Платон убегал по неотложным делам, Тальберг оставался наедине с Лизкой, и ему приходилось с ней общаться, изображая обычную дружескую беседу. Самое неприятное заключалось в том, что, они с Лизкой идеально подходили друг другу – читали одинаковые книги, смотрели те же фильмы, сходились в музыкальных пристрастиях.

Оставаясь в одиночестве, Тальберг от бессилия бил кулаком шкаф. Однажды не рассчитал силы, и дверца слетела с петель.

В октябре идиллия скоропостижно скончалась. Платон пришел злой, с порога швырнул ботинки в стену прихожей, и Тальберг вмиг догадался, что тому причиной Лизка.

– Сука! Ненавижу!

Платон рухнул плашмя на кровать, не раздеваясь.

– Что случилось? – не выдержал Тальберг.

– Залетела от какого-то хмыря, – коротко сказал Платон. – Ненавижу!

Он лежал и, чертыхаясь, смотрел в потолок, и Тальберг понял, что больше ничего от него не добьется.

Через окно увидел Лизку, сидевшую в слезах на скамейке у дома, и ощутил смешанное чувство, состоящее из разочарования и радости. Объявил, что идет за хлебом, и выбежал на улицу, торопясь, пока Лизка не сбежала.

Она сидела с мокрыми глазами и тихо всхлипывала, закутавшись в тонкий плащ. Он присел рядом, чувствуя неловкость от собственной смелости.

– Уйди, – она вытирала пальцами слезы.

– Не уйду, – он понял, что в самом деле не тронется с места, пока не выскажется.

– И так тошно. Не доставай еще и ты.

Он подсел ближе. Она отвернула лицо, пряча красные глаза. Ветер трепал выбившийся из-под резинки пучок волос.

– Ты мне нравишься, – сказал он. – Всегда нравилась. Честно-честно.

– Дурак, – она расплакалась вдвое сильней. – И друг твой дурак.

– Ну и пусть, – согласился он.

– Ты ничего не знаешь… – начала она, но он не дал договорить:

– Знаю, Платон рассказал.

Он приобнял Лизку. Она слабо дернулась, пытаясь вырваться, но потом уткнулась в его грудь и разрыдалась. Он чувствовал, как под рукой дрожит ее спина.