Крайние меры

Макеев Алексей Викторович

Она была не до конца откровенна со Станиславом? Да, скорее всего. А с какой бы стати ей быть откровенной до конца? Может быть, ей есть чего бояться? Его задача сейчас – убедить любовницу Рашевского в том, что он ей не враг. Что враги – если она действительно знает что-то важное – совсем другие люди, которые для нее могут стать не в пример опаснее. Неужели Татьяна не знала, чем Рашевский занимался весь последний год? Странно!.. А еще более странно, что уже от трех человек он слышал весьма негативные отзывы о Дубравцевой… Но ведь что-то нашел в ней Леонид Рашевский! Если неглупый мужик его возраста – а уж дураком покойный журналист не был – влюбляется в женщину, то она, как правило, этого заслуживает.

"Тут самое ошибочное, – повторял себе Гуров, настраиваясь на встречу с Дубравцевой, –

сразу отнестись к человеку предвзято, с антипатией. Люди сразу чувствуют это, особенно – женщины, и особенно неглупые. После чего начинают относиться к тебе так же, замыкаются, выставляют защитные барьеры. Которые хрен пробьешь. Так что отбросим временно все, что говорили про Дубравцеву "друг и соратник", дама с собачкой, старший брат Леонида. Попробуем взглянуть на эту женщину глазами убитого журналиста. Это даст фору в психологической дуэли".

Гурову почти удалось задуманное: Дубравцева понравилась ему, по крайней мере, внешне. Высокая, стройная, с волнистыми темно-русыми волосами, оттеняемыми очень бледной кожей лица. Голос низкий, с хрипотцой:

– Я же говорила вчера вашему… коллеге? сослуживцу? – Она досадливо пожала плечами. – Мне нечего сообщить вам. Поймите, мне больно и тяжело. Зачем ворошить прошлое, то, что было между нами? Тем более с вами, людьми посторонними? Вы что, патологически любопытны? Поверьте, это не я убила Леонида. Так чем же я могу вам помочь? А вы мне?

"Ах, как ты ошибаешься, – подумал Лев. – Прошлое? Людям часто свойственно считать, что их прошлое умерло. Кому приятно любоваться разлагающимся покойником? Над прошлым торопятся насыпать могильный холм. Только эти похороны всегда оказываются преждевременными: наше прошлое не умирает, пока мы сами не умрем. Или не умрет тот человек, с которым было связано слишком многое. А еще наше прошлое умеет жестоко мстить за брезгливое пренебрежение к себе, за попытки вычеркнуть его из памяти".

– Что же вы меня так неласково встречаете, Татьяна Тарасовна? Вон у вас взгляд холодный какой, с ледком… – Лев широко, обезоруживающе улыбнулся. – Вы курите? Нет? Я, представьте, тоже практически не курю, а жаль! Угостил бы сейчас вас сигареткой, подымили бы вместе, глядишь, ледок бы и растаял.

Она поглядела на Гурова исподлобья, слабо улыбнулась.

– У вас на первом этаже, – продолжил Лев, – симпатичная кафешка расположена, под загадочным названием "У Бенито". Надеюсь, не Муссолини в виду имеется… Давайте спустимся туда, выпьем по чашечке «эспрессо» с коньяком и пирожными. Я угощаю. Там и поговорим.

Но нет, не получалось разговора, не помог «эспрессо». Дубравцева на все расспросы Льва о деталях последнего года Рашевского отвечала уклончиво. Да, пожалуй, Леонид был чем-то серьезно обеспокоен. Да, он говорил ей как-то раз о том, что готовит сенсационный материал, который выведет кое-кого на чистую воду, а его самого вознесет на верхние этажи журналистской иерархии. Нет, о чем конкретно хотел Рашевский поведать миру, она не знает. Тем более – против кого лично был нацелен упоминаемый Леонидом материал. А расспрашивать Рашевского она не хотела. Это противоречит профессиональной этике.

– Хорошо, – устало сказал Гуров, когда ему надоело слушать смесь уверток и недомолвок. – Тогда я сам расскажу вам, чем реально занимался Рашевский и за что его убили. Кстати, расскажу, и каким образом это сделали, хоть поначалу не хотел вам аппетит портить. Может быть, тогда вы призадумаетесь.

– Мы теряем время, – произнесла побледневшая женщина, выслушав короткий рассказ Гурова. – Я не понимаю, зачем…

– Все вы прекрасно понимаете, – насмешливо бросил Гуров. – Но, раз уж вам доставляет удовольствие валять дурака… Так и быть, не буду портить вам настроения, объясню таким образом, что и до полного дебила дойдет. Нет, вы не обижайтесь, выслушайте! Вы всерьез полагаете, что со смертью Леонида Рашевского все, чем он занимался, закончено и забыто? Что никого более не интересует, в чем он копался и что отрыл? Вы так наивны?

– Нет, – тихо ответила женщина, – не полагаю.

– Вот и замечательно. Это доказывает, что вы неглупый человек. Если кратко резюмировать то, что нам удалось выяснить, выходит, что антирекламная

тематика отошла у Рашевского на второй план. Хоть вы упорно утверждаете обратное. Ваш убитый любовник занялся мафиозными структурами в стройиндустрии. Наткнулся на что-то, представляющее серьезную опасность для тех, кто, испугавшись разоблачения, его убил. Поймите: пока еще ваши собратья из СМИ молчат, это заслуга моего ведомства. Но это только пока! Убийство Леонида Рашевского столь сенсационно и обставлено такими «вкусными» подробностями, что долгое время сдерживать журналистскую братию не удастся даже нам. Свобода печати, будь она неладна! «МК», "МН", не говоря уже об откровенно бульварных изданиях, желтой прессе, мимо такого ароматного куска не пройдут. То же самое относится к "Эху Москвы", REN-TV и прочим. Как только организаторы убийства узнают, что нам о нем известно, они всполошатся. У меня есть основания думать, что убийца или убийцы не ожидали, что сам факт насильственной смерти Рашевского обнаружится столь скоро! Но стоит преступникам сообразить, что на них начата охота… Сделайте следующий логический шаг, поставьте себя на их место! Церемониться не станут, а то, что вы были тесно связаны с Рашевским, хорошо и широко известно. Если я уверен, что вы были в курсе направления его журналистского расследования, то сходный вывод может сделать и… противоположная сторона. В этом случае как бы вам не оказаться в опасной ситуации. Это для Рашевского все кончилось, и подумайте – как страшно кончилось. Для кого-то другого все может только начинаться. Доходит до вас эта простенькая истина, Татьяна Тарасовна?

– Пожалуй, – помедлив, ответила Дубравцева. Видно было, что женщине стало не по себе. – Хорошо, я готова подтвердить, что Леонид действительно занялся той темой, о которой вы говорили. Строительством. Махинациями на рынке стройматериалов. Загадочными авариями и несчастными случаями. Да, он говорил мне об этом, даже советовался со мной. Теперь вы довольны? Но… Я не хотела бы оказаться впутанной в это дело. Я говорю с вами в сугубо неофициальном порядке. Вы понимаете меня?

– Вполне, – слегка поморщился Гуров. – Я сыщик, а не репортер, в отличие от вас. Я занимаюсь сбором и анализом информации, а не ее распространением. Доволен? Чем, о господи? Двумя фразами, которые из вас клещами тянуть приходится? Тем более, ничего нового вы мне не сообщили. Меня интересует конкретика! О чем именно Леонид советовался с вами? Что вы ему отвечали? Вот, например: упоминал ли Рашевский о ком-то с инициалами "С.Х."? Вам эти буквы о чем-то говорят?

В глазах Татьяны трепыхнулся страх. Она отрицательно покачала головой. Слишком торопливо… Чувствовался наигрыш!

– "С.Х."? Н-нет… Никогда и ничего подобного от него не слышала. Понятия не имею, кто бы это мог быть. А советы… – Она изобразила на лице выражение глубокой задумчивости, напряженной работы памяти. – Да так, по мелочи… Сейчас уже и не припомню. Но я точно говорила, что он сует нос не в свое дело.

Затем их беседа, словно описав круг, вернулась к начальной тональности. Вновь многословные, излишне подробные и малоинформативные разглагольствования Дубравцевой о неуравновешенности Рашевского, о сложном положении, в которое он попал на радиостанции после подачи своих антирекламных материалов… Она явно пыталась уйти от опасных тем, затронутых Гуровым. Лев изредка вставлял в ее монолог ироничные реплики, свидетельствующие о том, что она-то, может быть, и уйдет от тех самых опасных тем, а вот его увести – не удастся.

Врать тоже надо уметь. Особенно если врешь такому асу психологической борьбы, как полковник Лев Иванович Гуров. Слабая, безграмотная ложь может сказать умному и опытному человеку не меньше, чем правда. Грамотная, впрочем, тоже.

Нет, Татьяна прекрасно держала себя в руках, но обмануть профессионала ей не удалось. Долгие годы сыскной работы, опрос бесчисленных свидетелей, психологические дуэли с преступниками – все это выработало у Льва Гурова способность безошибочно распознавать фальшь и неискренность в чужих словах. Да и глаза Дубравцевой стали какими-то затравленными, хотя лицо оставалось спокойным. Женщина словно бы смотрела сквозь Гурова, мимо него, на что-то, видимое только ей. И это что-то было страшным.