Крайняя маза
Шрифт:
Представив себя в голубом тюрбане с огромным фальшивым рубином вместо кокарды, Смирнов покачал головой и начал давить на кнопки телефона. Через минуту он говорил Юлии, что лезет от тоски по ней на стену и не знает, как проживет оставшиеся дни.
Выслушав его и сказав, что также скучает, Юлия сообщила, что ее брата Владислава собираются уволить по совершенно надуманной причине – за опоздание на тридцать минут, – и что Борис Михайлович рекомендовал ей задержаться еще на недельку, дабы она как следует отдохнула перед ждущими
– Ну и что ты думаешь делать? – спросил Смирнов, подумав, как было бы классно, если бы Борис Михайлович вместе с Владиславом Остроградским уволил бы и его сестру.
– Приеду, как обещала. И устрою ему маленькое Ватерлоо. Я пришла к выводу, что фирму надо делить, тем более, что она состоит из двух юридически самостоятельных отделений.
– Ему это не понравиться. И он подключит свою крышу. И тебя просто-напросто устранят.
– Не устранят. У меня тоже есть крыша.
– Судя по всему, она съехала.
– Кончай свои ля-ля! Знаешь, у меня руки чешутся. Я уже все продумала. И даже кое с кем переговорила.
– Ну-ну... – протянул Смирнов, весь чернея. Он явственно увидел мертвенно-бледную Юлию, лежащую в черном гробу с алой окантовкой, увидел себя рядом, опять одинокого и никому не нужного, увидел Бориса Михайловича в трауре, Бориса Михайловича глубоко расстроенного, Бориса Михайловича, роняющего слезу и горсть земли в вырытую им могилу.
– Да ты не бойся. Я еще никому не проигрывала.
– "Мудрый побеждает неохотно", – говорил Конфуций. Впрочем, плетью обуха не перешибешь. Я думал – приедешь, сочтемся законным браком, и в Париж поедем. На поезде, в уютном купе на двоих. Представляешь, поезд на рельсах, я на тебе, весь любящий такой, страстный, а за окном Мюнхен, Арденны, Брюссель. А потом прогулки по Елисейским полям, походы в Муленруж и тому подобное. А ты окопы в полный профиль роешь. И автомат готовишь к бою...
– На Париж надо заработать...
– Ладно, приезжай, давай, быстрее... В виде женщины, а не трехсотмиллиметровой гаубицы.
20. Гусары денег не берут
Положив трубку, Смирнов потянулся за календариком. До приезда Юлии оставалось шесть дней. Плюс еще несколько, пока она доведет ситуацию до гибельной для себя. Значит, дней восемь. Нет, шесть. Как только она приедет и явится на работу, люди Бориса Михайловича отвезут ее в конспиративный загородный дом, и будут мучить, пока она не подпишет все бумаги. И потом отдадут людям Паши.
Нет, надо брать инициативу на себя. В шесть дней надо влюбить в себя этого пидара, устроить свидание без свидетелей и прикончить. Жаль Маша слиняла. Ее задняя комната в масть пошла бы. Все есть, все учтено.
Однако сначала надо познакомиться. По Интернету? Нет, вряд ли он им постоянно пользуется. Не то поколение. Значит, по телефону. Да, по телефону. И немедленно.
Смирнов достал из ящика мебельной стенки сотовый телефон. Его месяц назад принесла Юлия. Сказала, что он зарегистрирован по подложным документам и когда-нибудь может пригодиться.
Евгений Александрович покрутил в руках непривычную для него штучку и поставил ее на зарядку (Юлия показывала, как это надо делать). Сердце его осязаемо билось, он чувствовал: есть кураж! Все получится!
Сделав дыхательную гимнастику для успокоения, Смирнов ощутил себя равнодушным удавом, и набрал номер Бориса Михайловича.
Ответил голос, уверенный, но не сильный, с драматической подкладкой, голос, очень похожий на голос одного из известных телевизионных ведущих.
– Да, вас слушают.
– Константин Константинович?
Смирнов старался придать голосу женственные нотки. У него получилось. Приручающий голосок Марии Ивановны был на его памяти.
– Нет, вы ошиблись номером.
– Неужели? Простите... А у вас приятный голос... Очень похожий на голос друга. Не моего друга, у меня сейчас нет друзей, – а просто хорошего, надежного друга. Извините, бога ради. Всего вам доброго.
Смирнов отключился. И чуть было не разбил мобильник об пол.
От радости.
Он почувствовал, что рыбина из семейства гомосексуалистов заглотала приманку. И не надо звонить, "ошибаться" вновь, он сам позвонит через минуту. Нет, надо куда-нибудь позвонить, занять свой номер, надо потрепаться с кем-нибудь, пусть, гад, помучается.
Нет, нельзя медлить. Отвлечет его сейчас секретарша или водитель – и все, увяли помидоры.
Борис Михайлович позвонил через три минуты.
– Извините, вы только что звонили мне... Вы еще сказали, что мой голос похож на голос хорошего друга. Я хотел сказать, что у меня тоже нет друзей... Давно. Я одинок, как и вы...
Из трубки раздавались шумы автострады.
– У вас, без сомнения, есть жена, – Смирнов удалось окрасить голос одним миллилитром ревности.
– Да, есть. Но мы чужие. Спим в одной постели, но даже не разговариваем. Слово в неделю, не больше. А вы женаты?
– Был три раза женат. Естественно неудачно. Мне кажется, я чего-то в женщинах не нахожу. Нет в них... Господи, что же я так с вами разоткровенничался?
– Наверное, мы близки друг другу, – сказал Борис Михайлович подрагивающим голосом. Может быть, пообедаем где-нибудь по-дружески, при свечах? Я еще не ужинал. И, кажется, не обедал. Вы любите китайскую кухню? Или предпочитаете армянскую?
– Исключено. Я очень трудно знакомлюсь с людьми. И, простите, неохотно. Представьте, какая мука находиться час или даже меньше рядом с человеком, который тебе чужд, который тебя не понимает, который тебе не нравиться? Сидеть и что-то говорить, что-то слушать, кивать, криво улыбаться, думая о чем-то своем...