Крайняя маза
Шрифт:
– Это она ноги больные парит, – виновато улыбнулся Стылый. У него была бабушка, долгие годы мучившаяся артритом.
– А ты откуда знаешь?
– Там чайник на кухне. Пойди, понюхай.
– Верю. А не сбежит мой милый от такого парфюма?
– Прихожую уберем, пропылесосим, дезодорантом опрыскаем, а дальше нее он не уйдет.
– В подъезде тоже вонь, – скривился Смирнов. – Представляешь, что он обо мне подумает?
– Предупредишь. Скажешь, что ты, вся такая утонченная, нежная, вынуждена жить в таких антисанитарных условиях.
– Хамите, товарищ майор.
Стылому обращение понравилось.
– Хамлю, – сказал он, расправив плечи, – потому что здесь черный ход. И уйти по нему можно и во двор, и на крыши. И соседняя квартира с черным ходом пустая, и дверь в нее не закрыта.
– Занавески надо хотя бы поменять...
– Это ты правильно придумал. Купи розовые, с амурами и красными оборочками...
– И окна неплохо бы помыть...
Шура засмеялся. Чуть ли не до слез. Присел на шаткую табуретку, крашенную в стойкий коммунальный цвет.
– Ты чего? – удивился Смирнов.
– Ты приберешься, окна помоешь, занавесочки повесишь, войдешь в роль и... решишь остаться! Представляешь, какая у тебя сладкая жизнь пойдет? Раз в неделю потерпишь на себе богатенького буратино и вся жизнь твоя обитель! Баб модельных будешь таскать для разнообразия, по раутам ходить, по курортам ездить. Хотя нет, ничего у тебя не получится... Не захочет он тебя. Нет, не захочет.
– Почему это? – поддался на провокацию Смирнов.
– У тебя ноги, похоже, кривые, – сочувственно сказал Стылый.
– Не кривые, а накаченные. Походил бы с мое на высокогорье.
– Угловатых икр он тоже не любит. Никто не любит у девушек угловатых накаченных икр.
– Дурак ты, и речи у тебя дурацкие.
– Точно, дурак. Я же забыл, что ты на Юле женишься, а у нее доходы точно такие же. И что с ней точно также можно жить. Беззаботно и денежно. Родит ребенка для полноты семейной фотографии, потом займется делами. А тебе намекнет, чтобы не терялся.
Шура знал Юлию. Смирнов отвернулся. "Зачем все это? – подумал он. – Засады, убийства? О поругании своем она забыла, сейчас омаров кушает на Красном море... И наверняка со временем намекнет, чтобы не терялся и завел чистенькую любовницу".
– Ты много не думай, – положил ему руку на плечо Шура. – Не забывай, дело не в том, что будет с тобой, а в том, что будет с Юлией. И если мы не убьем Бориса Михайловича, то он убьет ее. Убьет, и ты, малодушный, будешь всю жизнь мучиться... Так что сейчас мы работаем на тебя...
– И на тебя...
– Естественно! Корыстный интерес – это самый классный в мире интерес.
К вечеру все было готово к приему высокого гостя. Выйдя из дома на Арбат, Смирнов и Стылый посмотрели на занавески, розовеющие за чисто вымытыми окнами.
– Черт, если бы я был Борисом Михайловичем и увидел их, я бы испарился от вожделения! – хмыкнул
27. Стылый нервничает
Борис Михайлович обещал приехать ровно в десять утра. Поговорив с ним воркующим голоском, Евгений Александрович позвонил Стылому.
– Он весь горит и чахнет от любви, – сообщил он, самодовольно улыбаясь. – Так что, Шура, дело за тобой.
– Знаешь, я решил переночевать на Арбате, – сказал Стылый явно недовольный эйфорией, охватившей сообщника. – И приятель один женственный придет завтра в девять, подсадной уткой будет. У него такая мордашка, такие белы ручки – не чета твоим.
– Перестраховываешься?
– Да нет... Борис Михайлович – серому волку не чета. С ним перестраховаться нельзя. В общем, как договорились, если он явиться не один – звони. Если один – тоже звони.
– Хорошо.
– Слушай, помнишь, ты как-то обмолвился о дорогой проститутке... – немного помолчав, протянул Стылый смущенно. – Ну, с которой в ресторане познакомился...
– Элеонорой Понятовской что ли? "Мы найдем друг друга в старинном особняке на Остоженке" и так далее?
– Да. Уступи ее мне. В благодарность за сто семьдесят пять тысяч баксов, которые я тебе подарил... Тоска что-то на меня напала за этими твоими розовыми занавесками.
– С ума сошел? Перед делом? Ты же профессионал!
– Перед делом я всегда с бабами оттягиваюсь. Почти всегда.
Ради дела Смирнов решил не понимать, что означало "Почти всегда".
– Хорошо, я позвоню. К ней поедешь, или прислать?
– Пришли... Не хочется мне что-то по Москве топтаться.
– Послушай, а что, семьи у тебя нет?
– Дочка девятилетняя у мамы живет... Ольга...
Имя дочери Стылый произнес теплее, чем Смирнов произносил имя своей.
– А жена?
– Слиняла в девяносто втором...
– Почему так?
– Да я сам ее выпер... Сделал так, чтобы ушла. Меня каждый день могли либо свои, либо наши шлепнуть. И дочку с ней заодно...
– Понятно. А где она сейчас?
– Умерла... Черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью.
– Травма?
– Да. Под машину в девяносто девятом попала. Через три дня после того, как мы впервые за шесть лет гуляли по Тверскому бульвару втроем... И думали, как жить дальше.
– Убили что ли?
– Похоже...
– А кто?
– Не знаю. Врагов и друзей у меня полно. Ну, ладно, пока. Не забудь Элеоноре с Остоженки позвонить.
Растроганный Смирнов тепло ответил:
– Позвоню, но ты там особо не распаляйся и больше двух раз не ходи...
Ответил и вспомнил Юлию, привязанную к батарее парового отопления телефонным шнуром. Обнаженные ягодицы, сперму, стекающую из влагалища...
– Не беспокойся, я только на плечике ее посплю, – ворвался в его реминисценции Стылый и положи трубку.