Кража

Чванов Владимир Ф.

– Ну это его дело. Чего моей матери не хватает? Денег? Так я работать пойду. О куске хлеба, платьях, кофточках ей заботиться не придется. Заработаю.

– По-твоему, что же получается? Вся жизнь человека в куске хлеба, платье, кофточке? Твоя мать и сейчас от этого не страдает. Тут дело серьезней. Человеку одной сытой жизни мало! Так? Так!

– Ясно. Не хлебом единым, что ли? – Получилось упрямо и грубо.

Солдатов не ответил. Помолчал.

– Странная у тебя философия, – наконец сказал он. – С такой философией ты ни мать, ни себя не уважаешь.

– Но почему? – Юра сразу потерял уверенность. – Я только о том, зачем нам в доме чужак? Один был – ушел,

и этот нам не нужен.

– Чего ты все за мать-то решаешь? Она, как я понимаю, не из тех, кто первому встречному на шею кидается.

– Не хватало!

– Не понимаешь ты в жизни ничего, – с укором сказал Солдатов. – Женщине без мужа… Неполноценная это жизнь.

– Разве одна она так живет? Гнездышко вить в ее годы смешно. Блажь все это.

– Тебе сколько лет? Пятнадцать? Скоро и у тебя будет семья. Тоже гнездышко вить станешь. Уже свое…

– Мать всегда будет со мной, – твердо произнес Юра.

– Конечно, будет, – согласился Солдатов, – но в няньках, бабушка будет. Для себя ее жизнь подлаживаешь. В бабушках она у тебя еще находится. Ты ей сейчас не отрезай жизнь, – посоветовал Солдатов. – Подумай об этом. Подумай как взрослый человек. Ты хочешь, чтобы мать до ста лет тебя обхаживала?

– Вы осуждаете меня? – серьезно, с какой-то новой интонацией спросил Юра.

– Скажи, кого ты любишь больше всего?

– Маму люблю, – ответил Юра неожиданно по-детски и сам устыдился этих простых слов.

– А если любишь, – сказал Солдатов, – то, наверное, и жалеешь. Ведь любви без жалости не бывает. Тем более к женщине, даже если она мама родная.

– Ну, жалею, – согласился Юра. И опять зло добавил: – А его ненавижу…

– Вот и возникает у тебя, дорогой, непримиримое противоречие в твоих чувствах. Мать ты любишь, жалеешь, а человека, который ей дорог, ненавидишь. Много ли радости от такой любви-жалости?

– А он, думаете, любовью пылает? – опять запальчиво спросил Юра. – Чувствует себя хозяином в доме. А какой он хозяин? Это наш дом! Мой и мамин.

– Это ваш дом, – согласился Солдатов. – Только дом, в котором живет неприязнь, даже ненависть, я бы не назвал домом. Это место, где ночуют, едят, хранят вещи, читают газеты. Но это не дом. Дом – это то место, где люди любят и уважают друг друга.

– Что вы все о моих чувствах?! – вдруг смутился Юра. – Я в них сам запутался.

– Да, – согласился Солдатов, – чувства – клубок тугой. Но чтобы дальше жить по-человечески, надо его распутать.

– Маме нужен человек, который и меня бы любил, – тихо ответил Юра.

– У него есть дети, как ты думаешь? – спросил Солдатов.

– Какие у него дети? – скривился Юра. – Бобыль он. Да и не нужны ему дети…

– А вот я было подумал, когда заявление принимал, что дети у него есть. Такая была странная минута. Я спрашиваю у него – дети есть? А он молчит, колеблется. Я повторяю вопрос: дети есть? А он опять не отвечает.

– Чего-то он хитрить вздумал? – сказал Юра.

– А он, дорогой мой, не хитрил. Он думал не о том, чтобы меня обмануть. В этом деле не обманешь. Он о тебе думал.

– Обо мне? – удивился Юра. – Это с какой стати?

– А вот с какой. Объясню тебе, растолкую. У Боровика, так сказать, юридически детей нет. И самое простое было для него так вот и ответить: – Нет, мол, детей. Но у человека, кроме формальных ответов, есть и неформальные, связанные не с анкетой, а с жизнью души. Вот он и колебался. Между нет и да. А да – это ты. Да, ты! Не перебивай! Ты чувствовал его всех меньше. Помнишь, как в бассейн он тебя устраивал, как уроками интересовался, как учил водить автомашину?

Думаешь, делал он это для того, чтобы мать к себе расположить? Нет! Тебя он хотел склонить к себе. Потому что устал от одиночества. И ходил к вам домой не только ради матери, но и потому, что хотел почувствовать себя дома. Дома! Где есть и жена, и сын, и ужин, и газета, и тишина. Ты знаешь, какое самое опасное чувство, которое разрушает человека?

– Ложь! Страх! – ответил Юра.

– И ненависть! – добавил Солдатов. – Тебя ослепила ненависть. Ослепила от эгоизма, себялюбия… Ты мать не захотел с ним делить. Но ведь человек существо неделимое. И этому существу больно, ох как больно, когда его рвут на две части. Ты думаешь, что самая страдающая сторона – это ты… И себя самого жалеешь. А ведь самая страдающая сторона – это мать. И ее ты не жалеешь ничуть. Ты не понимаешь и понимать не хочешь, что отнимаешь у нее право на собственную жизнь! Представь, что если вдруг я отберу у тебя такое право, возьму и скажу – с завтрашнего дня не смей встречаться с Леной или с какой-нибудь еще девчонкой. Или мать этой девчонки запретит ей встречаться с тобой. Ведь ты возмутишься! По какому праву? Мы ведь личности! У нас ведь свои собственные души. Тебе пятнадцать лет, и то возмутишься. А матери твоей побольше. Думаешь, она не возмущается? Только ее возмущение – это боль. Тихая, молчаливая боль. Об этом вот и подумай. – Солдатов взглянул на часы. Было уже около четырех.

– Для этого вы и посадили меня к себе в «Жигули»? – вдруг удивился Юра.

– Нет! – помедлив, ответил Солдатов. – Моя задача была проще. Я должен был выяснить у тебя насчет ключа и Жестянникова. А весь этот разговор ты сам завел. Видно, наболело у тебя. Вот я и ответил тебе, как мог. Будем считать, что профилактикой я с тобой занимался.

– Профилактикой? – улыбнулся Юра.

– Да, – подтвердил Солдатов, – слово тяжелое и нудное, а скрыто в нем так много, что и за несколько часов не перескажешь. А если в двух словах, то профилактика в нашем деле – это выпрямление человеческих душ. Это очеловечивание отношений. Ты парень умный и поймешь, что если души будут прямые и отношения человеческие, то откуда же возьмутся черствые люди? Вот раскрываешь дело и думаешь, что виноват не только преступник, виноваты и те, кто не сумел его вовремя остановить… На то, что я сказал тебе несколько обидных фраз, не обижайся. Мы же договорились разговаривать как мужчина с мужчиной, – Солдатов похлопал его по плечу. – Ты завтра приди ко мне. Завтра после обеда… – и неожиданно почувствовал, что эти промелькнувшие минуты разговора с Юрой отбросили его на многие годы назад, когда он вот так же переживал за себя и за мать, которая после гибели отца на войне пыталась наладить свою жизнь. Но тогда у него была поначалу мальчишеская ревность, сменившаяся уже потом взрослым пониманием…

– Отвезите меня, пожалуйста, домой, – сказал Юра.

– К маме? – переспросил Солдатов.

– Домой, – твердо повторил Юра.

Когда мягко защелкнулась дверца и Солдатов остался в машине один, у него вдруг мелькнула мысль, которая самому ему показалась неожиданной.

«А что, – подумал он, – если об этом разговоре с Юрой рассказать на совещании у начальника управления, которое назначено на понедельник? Вот так бы взять и выступить не с отчетом о проведенных и запланированных мероприятиях, не с обычными гладко-стертыми фразами о роли профилактики и о вреде ее недооценки, а рассказать просто, по-человечески, доверительно о том, как эмоциональная неухоженность, душевное одиночество, обида, разочарование не так уж редко ведут к преступлению».