Кречет. Книга I

Бенцони Жюльетта

Маркиза де Лафайет без конца получала нежные письма с просьбой о присылке денег. Прекрасных дам Филадельфии, куда генерал Вашингтон часто посылал его для выполнения деликатных поручений, требующих обаяния, маркиз совершенно очаровал и убедил сшить огромное количество рубашек и связать горы чулок для своего отряда.

Надо признать, что он любил женщин (что не мешало ему любить и свою жену) и не избегал их общества.

– Вам нечего передо мной извиняться, – сказал Лафайет своему лейтенанту, когда тот пришел с повинной. – Я был в том же состоянии, что и вы, перед тем как покинуть Францию. Я был без ума от одной прекрасной дамы, но, так как оказался не единственным ее поклонником, и она очень плохо со

мной обошлась, то часто забывался с помощью доброго бургундского вина.

Как вы себя чувствуете сегодня?

– Мне стыдно, досадно… и мне безумно хочется воевать. Лучше всего с ирокезами.

– Превосходно! Но, мне кажется, что ирокезы не представляют никакого интереса, когда так близко от нас есть столько англичан и гессенцев, которыми мы могли бы полакомиться! Вы мне нравитесь все больше и больше, лейтенант!

– Вы мне тоже, генерал! Только разрешите вам напомнить, что я не знаю своего отца и ношу фамилию своей матери…

– С какой стати я должен относиться к вам хуже, чем генерал Вашингтон? В этой стране все достойны друг друга… и потом мы оба принадлежим к народам, которые имеют мало общего с франкскими завоевателями, давшими имя нашей стране. Вы бретонец – значит, кельт, я овернец – значит, галл.

– Галл?

– Я надеюсь, что это так, потому что очень мало франков обосновалось в горах Оверни. Я предпочитаю Верцингеторига, храбро защищавшего свои горы, разбойнику Хлодвигу и его гнусным преемникам.

– Но… – ошеломленно проговорил Жиль, – но ведь его гнусные преемники – это…

– Короли Франции и большая часть их родственников? Ну, конечно! Я не люблю монархию, сударь, и я приехал поучиться здесь свободе. И я добавил бы еще вот что: мой дед, маркиз де Ларивьер, – чистокровный бретонец. Итак, дайте мне вашу руку… и пойдемте посмотрим, какого задания мы сможем добиться от генерала Вашингтона. Я, как и вы, хочу драться…

Но, несмотря на мольбы Лафайета и его штабных офицеров, Вашингтон не позволил штурмовать форты, защищавшие Нью-Йорк. Напрасно маркиз повторял, что эти решительные действия заставят раскошелиться французских министров. Американскому полководцу вовсе не хотелось отправлять на смерть солдат, которых он с таким трудом сохранил.

– Если мы всю зиму продержимся на тех позициях, которые занимаем сейчас, это будет очень хорошо. К тому же нам нужно подкрепление.

Господин граф де Рошамбо сообщил мне, что его сын снова отправился в Версаль на борту «Амазонки» под командованием господина де Лаперуза, чтобы попросить прислать новый флот. Англичане наконец-то оставили Ньюпорт, но кораблей шевалье де Тернея недостаточно, чтобы удержать устья основных рек и обеспечивать блокаду Нью-Йорка.

Надо подождать…

Ждать! Ждать! И Лафайет, и его новый лейтенант не хотели слышать этого слова. Они с трудом добились разрешения атаковать ночью расположение гессенцев и изрядно потрепали их.

Но вскоре им пришлось столкнуться с новым противником: ранняя зима, грянувшая как гром среди ясного неба, пришла на смену осени. Она одним махом завалила пушистым снегом весь континент, даже не предоставив привычную и чудесную передышку бабьего лета. Метели занесли снегом необъятные леса, замели города и деревни, и все замолкло. Реки покрылись льдом до самого моря. Воды Чесапикского залива и Йорка побелели и застыли.

И тогда, как предсказывал Вашингтон, армии стали голодать, особенно инсургенты. Запасы были малы, а денег, чтобы купить все необходимое, не хватало. Хлеб для солдат, впрочем, как и для офицеров, пекли из смеси гречи, риса, пшеницы и кукурузы, когда таковая имелась, и часто случалось, что люди по три дня оставались не только без мяса – его ели исключительно после удачной охоты, – но и без хлеба. Цены на черном рынке были чудовищны. Процветала спекуляция.

Французам, укрывшимся

в Ньюпорте, жилось немногим лучше. Они восстановили укрепления, но привезенные из Франции припасы были на исходе, и командирам приходилось покупать все необходимое для войск за бешеные деньги. Все с большим нетерпением ждали новостей из Франции: Рошамбо потребовал, помимо новых войск и суммы в 25 миллионов франков, так нужных Вашингтону, присылки неимоверного количества различных вещей, начиная с 6000 рубашек, 10 000 пар сапог, 3000 бочонков муки и кончая 24 медными переносными печками и 72 клистирами. Но казалось, что Версаль забыл об армии, находившейся на краю света, и не торопился с ответом.

Каждая армия проводила время как могла, укрепившись на своих позициях и ничего не предпринимая из-за ранней зимы. Только Лафайет часто ездил в Филадельфию, чтобы заставить членов Конгресса и их жен, хотят они этого или нет, внести свой вклад в дело войны, и ему часто удавалось добиться получения действительно нужных вещей.

Накануне Рождества Тим Токер, скользя на своих снегоступах, как чайка над водой, прибыл в штаб с печальной новостью: 15 декабря на рассвете французское флагманское судно «Герцог Бургундский», а также и другие корабли флота приспустили флаги и обрасопили реи в знак траура, а их пушки дали залп в серое небо. Великий и могущественный Шарль-Анри-Луи д'Арсак, шевалье де Терней, рыцарь Мальтийского ордена, адмирал королевского флота Франции умер ночью в пять часов тридцать минут, за два часа до рассвета.

Эта новость потрясла Вашингтона, высоко ценившего мужество и благородство неразговорчивого адмирала, к которому без большой приязни относились молодые офицеры.

– Известно ли, отчего он умер? – спросил он у Тима.

– Мне сказали, что от гнилой лихорадки , но некоторые говорят о воспалении легких.

– Я скажу вам, отчего он умер, – взорвался Лафайет, опечаленный этой новостью. – Он умер от горя, видя, как Версаль бросает на произвол судьбы своих людей. Он предвидел, что эта зима будет губительной. В его смерти во многом виноват де Сартин, так как я знаю, что он издалека поощрял интриги своих молодых офицеров против него. Когда же раззолоченные дураки из министерств поймут наконец, что такое война… и что такое командир?!

– Кто займет его пост? – спросил Жиль, тоже опечаленный, как будто бы умер его друг. – Надо ждать назначения из Версаля?

– Еще этого не хватало! Командование по праву принадлежит капитану «Нептуна», шевалье Детушу, выдающемуся человеку.

– Да, его действительно тотчас назначили, – сказал Тим. – Но я должен сказать, что похороны чуть не явились причиной волнений: анабаптисты Ньюпорта не привыкли к пышности нашей римско-католической церкви, а господин де Рошамбо все сделал как полагается: они еще долго не придут в себя после этого.

Следопыт обрадовался своему другу, и Жиль обрел некоторое утешение в его обществе и в скромном праздновании Рождества, которое Вашингтон решил устроить своим офицерам и солдатам. Из-за вынужденного бездействия Жиль все больше замыкался в себе, стал менее непосредственным и более молчаливым. Когда он не бродил по лагерю, словно больной волк, его можно было видеть на передовых постах: он часами стоял на холме, до глаз закутанный в форменный плащ, глядя на белый лес и на заснеженные хребты гор, как будто мог угадать, несмотря на расстояние, место, где укрылась женщина, в которую он поверил и которая предала его. Юноша без конца задавался вопросом о подлинных намерениях Ситы. Зачем вся эта комедия? Зачем ей понадобилось толкать его на дезертирство, если она хотела убежать к ирокезу? Если только она не хотела передать в руки Корнплэнтера человека, который мешал ей встретиться с вождем ирокезов раньше. Гипотеза была ужасающей, но молодой человек не мог придумать никакого другого объяснения…