Кречет. Книга I
Шрифт:
Буря разразилась с неожиданной яростью. Потоки дождя хлестали почти горизонтально, бичуя четырех беглецов, валившихся с ног после двух суток ходьбы. Желая увеличить расстояние между собой и возможными преследователями и как можно скорее добраться до берегов Гудзона, Тим и Жиль подгоняли своих спутниц, почти не давая им отдыхать, причем ни одна из них ни разу не запротестовала.
Гунилла шла, опустив голову, уставившись в землю, словно не могла сменить ставшую ей привычной позу вьючного животного, позу, мучительно напоминавшую о тяжелом рабстве, в котором юная девушка (она сказала им, что ей всего шестнадцать лет) провела четыре долгих года с той поры,
Когда Тим спросил у Гуниллы, не хочет ли она вернуться к себе домой, девушка поглядела на него почти с ужасом.
– Там остались лишь угли и пепел… я не хотела бы снова увидеть это. Мне говорили, что у меня в Нью-Йорке есть тетка и я могла бы поехать к ней…
Больше к этой теме не возвращались, и девушка вела себя так, словно ее путешествие бок о бок с двумя молодыми людьми было делом совершенно обычным. Она была храброй, выносливой и никогда не жаловалась. Во всяком случае, для Жиля она стала чем-то вроде тени; может быть, ее присутствие и не было совершенно необходимым, но все же приятно было знать, что она находится рядом.
Совсем иначе вела себя Ситапаноки. Когда рассеялся дурман окутывавшего мозг зелья, который Хиакин подмешал ей в пищу, прекрасная индианка, ничего не поняв в происходящем и решив, что друзья заранее замыслили ее похищение, пришла в ярость и разразилась потоком горьких упреков. Ситапаноки обвиняла Тима и Жиля в том, что они опозорили ее и подвергли наихудшей из опасностей.
– Сагоевата велик и могуч, – кричала она. – Он никогда не снесет такого оскорбления и не прекратит погони, пока не найдет меня. Тогда ничто и никто, а в особенности ты, юный безумец, которого он умертвит под пытками, не спасет меня от наказания, которое полагается неверным женам. Мне вырвут ноздри, изуродуют лицо… Кем я стану тогда для мужчин? Скотиной, пригодной разве что для самой черной работы?
При этой мысли она зарыдала, как наказанный ребенок, заранее оплакивая свою погибшую красоту. Жиль вспомнил, что видел в индейском лагере двух или трех женщин, с которыми обошлись подобным образом. Он попытался утешить красавицу и возвратить ее доверие, утверждая, что собирается отдать ее под защиту генерала Вашингтона, но напрасно он тратил слова:
Ситапаноки не хотела ничего слушать.
Тут вдруг вмешалась до сих пор молчавшая Гунилла:
– Дочь племени алгонкинов вопит, как недорезанная индюшка, и ведет себя недостойно своей крови, – презрительно сказала она. – Если ты предпочитаешь стать подстилкой Корнплэнтера, то без труда можешь это сделать, именно такая судьба ожидала тебя, не вмешайся мы вовремя. Отправляйся в Шохари! Там у дымящихся стен среди трупов фермеров ты найдешь человека, способного спасти твое лицо.
Когда молодая женщина, уязвленная жесткостью тона Гуниллы, подняла к ней полный сомнения взгляд, бывшая невольница индейцев спокойно добавила:
– Или ты думаешь, что это для того, чтобы ты бежала с этим человеком, которого Хиакин хотел убить, он подмешал в твою пищу траву, дающую сон? Хиакин выдал тебя ирокезам, а эти двое вырвали тебя из их лап… но ты свободна и можешь возвратиться!
– Я бы осмелился даже сказать, что это было бы нам весьма на руку, –
Жиль не сказал ничего. Нападки Ситапаноки столь уязвили его, что он и не думал ни о каких объяснениях. С тех пор, как он впервые увидел красавицу индианку, он жил, как во сне. Он был Тристаном, только что осушившим кубок с приворотным зельем, поданным Изольдой, он был Мерлином, плененным чарами Вивианы, но и представить себе не мог, что на его внезапно вспыхнувшую страсть не ответят любовью. В своем безумии он думал, что богиня с золотыми глазами нуждается в нем, он думал, что она несчастлива… совершенно так же, как думал когда-то, что Жюдит тонет.
Внезапно пришедшая мысль о Жюдит соединилась с мыслью о Ситапаноки, и это было мучительно, как упрек, но не неприятно ему. Образ девушки прятался где-то в глубинах его сердца, и Жиль знал, что в тот день, когда ему захочется поискать там, он найдет нетронутой свою любовь к Жюдит, хотя она вовсе не походила на чувство, которое он испытывал к индианке. По Ситапаноки томилось скорее его тело, нежели душа. Он страстно вожделел ее и отдавал себе в этом отчет, но никак не мог решить для себя, что станется с его страстью, когда она будет удовлетворена.
Рука Ситапаноки коснулась его руки, а ее голос робко прошептал:
– Прости меня! Я… не знала…
Может быть, из-за того, что в этот момент он был поглощен мыслью о Жюдит, Жиль посмотрел на индианку ледяным взглядом. Он осторожно освободился от ее теплой руки, затем слегка поклонился и произнес учтиво, но холодно:
– Мне нечего прощать тебе. Гунилла права.
Ты свободна и можешь идти туда, куда тебе заблагорассудится, Ситапаноки. Мне жаль, если я обидел тебя. Ведь ты, возможно, знала, что в твою, пищу подмешано сонное зелье…
Ее золотые глаза вспыхнули; индианка взвилась от гнева.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что я уже сказал. Корнплэнтер тоже великий вождь… и он очень привлекателен.
Не успел Жиль договорить, как его щеку обожгла пощечина. Он ответил улыбкой и пожал плечами.
– Как хочешь… – сказал он и повернулся, чтобы догнать Тима. – Этим ты ничего не докажешь…
После этого Жиль и индианка более не разговаривали, делая вид, что не замечают друг друга.
Она шла позади Гуниллы, следовавшей за Тимом, и ни разу не обернулась. Когда их застигла буря в лесистых холмах Пенсильвании, размолвка длилась уже больше двух суток… К тому же разговоры вообще были редкими, лишь иногда слышалось ворчание Тима, цедившего сквозь зубы:
– Тащимся, тащимся!.. Если бы только мы могли идти быстрее…
Снедаемый тем же нетерпением. Жиль предпочитал помалкивать, но мысль о том, что могло в любую минуту произойти в Уэст-Пойнте, не покидала его.
Дорога привела их в самую чащу леса. Ничто, казалось, не предвещало бури, но жара вдруг усилилась, сверкнула молния и раздались ужасающие раскаты грома. Обильными и мощными потоками хлынул дождь. Он вмиг пробился сквозь густые кроны деревьев и вымочил путников до мозга костей.
– Нужно найти укрытие! – завопил Тим, стараясь перекричать вой ветра. – Это ветер с востока, а когда буря идет от Гудзона, с гор, то редко длится меньше двух дней.