Кречет. Книга I

Бенцони Жюльетта

– Мой дом в вашем распоряжении. Я уже принял меры предосторожности и распорядился на этот счет. Я знал, что погода испортится… В доме все спят, а кое-кого я отослал.

– Великолепно! В таком случае берите фонарь и проводите нас к себе.

Затем Арнольд повернулся к английскому офицеру и объявил:

– Вы можете полностью довериться Джошуа Смиту и его жилищу, майор. Он честнейший человек, и гостеприимство для него – священная обязанность.

Англичанин поклонился и улыбнулся своей обаятельной улыбкой.

– Я не сомневался в этом, генерал, и готов следовать

за вами.

Все трое направились к дому Смита. Снова поднялся сильный ветер, и тут же упали первые капли дождя. Жиль и Тим подождали, пока троица не удалилась от них на некоторое расстояние: им нужно было прийти в себя после того, что они услышали. Жиль подумал вслух:

– Здесь ведь есть только один Джошуа Смит?

– Вне всяких сомнений! – ответил Тим. – Я не могу понять, что же происходит, но, наверное, Арнольд здесь не один. Пойдем за ними, а там посмотрим, что делать.

– И попытаемся разузнать побольше. Думается мне, что те деликатные вопросы, которые они собираются обсудить, это и есть план сдачи Уэст-Пойнта. В каком-то смысле – весьма добрая весть: значит, еще не все потеряно и мы прибыли вовремя!

Желтый огонек фонаря плясал между деревьями, удаляясь. Внезапно он исчез, но и без него преследователи могли различить сквозь пелену дождя постройки фермы с низкими крышами, окруженные изгородью. Все было погружено в полную темноту, но когда они подошли к самой изгороди, то увидели, как в доме на первом этаже зажглись два окна.

– Они там, – прошептал Тим. – Подойдем ближе, и молись Богу, чтобы здесь не было собаки…

Сквозь калитку в изгороди они бесшумно прошли по тропинке, ведущей к задней стене дома.

Ничто не выдало их присутствия. Подойдя ближе к дому. Жиль и Тим остановились, ожидая услышать собачий лай или встретить засаду, но все было тихо.

– Только бы не наткнуться на собаку, – сказал Жиль еле слышно. – Но если у Смита и есть собака, то он, должно быть, ее запер, чтобы она своим лаем не выдала присутствия чужих.

Без помех друзья приблизились к освещенным окнам и спрятались в кустах смородины, растущих рядом с домом. Из своего укрытия они увидели, что офицеры снимают насквозь промокшие плащи, а Смит стоит наготове, чтобы их унести.

В комнате по обе стороны большого камина, где пылал жаркий огонь, стояли два кресла-качалки. На железном треножнике кипел котелок, а на маленьком столике перед огнем расположился большой поднос с оловянными кубками, бутылкой причудливой формы и весьма почтенного вида миской с поблескивающим сахаром и горшочками с пряностями. Чуть подальше на столе стояла лампа, которую зажег Джошуа Смит, и письменный прибор. Арнольд положил на стол белый сверток – это, несомненно, была карта.

Пока офицеры устраивались в креслах, Джошуа, продолжая сохранять на лице выражение холодного достоинства, приготовил кипящий грог, затем слегка поклонился и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь со скромностью, достойной слуги из хорошего дома.

– Эх! – проворчал Тим. – Мы сможем смотреть на них сколько влезет, сидя тут под дождем, но так ничего и не узнаем. Хорошо было бы разбить стекло…

– Я, кажется,

придумал, – откликнулся Жиль и, не ожидая ответа, исчез в темноте, оставив Тима одного сидеть в кусте смородины и ругаться про себя на чем свет стоит.

Вид предателя, мирно и с удобствами расположившегося со своим сообщником перед огнем и попивавшего дымящийся грог, сваренный из старого, выдержанного рома, тогда как он сам сидит под потоками воды, изливающейся с неба, был совершенно невыносим для Тима, честного американца. Однако, всецело доверяя изобретательности своего французского друга, он решил терпеливо перенести все невзгоды.

Действительно, через несколько минут он увидел, как мирная картина, открывающаяся его взору, переменилась. Камин, до того исправно горевший, задымил, сначала чуть-чуть, а затем все сильнее и сильнее. Черное облако дыма наполнило комнату, и оба офицера раскашлялись. Тим едва успел спрятаться в смородину: генерал Арнольд бросился к окну и настежь отворил его.

– Мы задохнемся! – услышал Тим голос генерала. – Я позову Смита…

– Не нужно! – кашляя ответил ему англичанин. – Это все погода… Должно быть, в трубу попала вода. Оставьте окно приоткрытым, и не надо никого звать, чтобы не терять времени. Не так уж сейчас и холодно! Однако вернемся к нашим делам… Британское правительство через посредничество сэра Генри Клинтона готово высоко оценить ваше возвращение к здравому смыслу и дает вам чин бригадного генерала английской армии, а также сумму в тридцать тысяч фунтов стерлингов. Корвет «Гриф» будет, разумеется, держаться поблизости, чтобы отвезти вас и миссис Арнольд в Нью-Йорк, как только в крепости все будет подготовлено для сдачи. Корвет нашел превосходное место для стоянки, где мы, кстати, и провели прошлую ночь в ожидании вашего сигнала…

Тут рядом с Тимом появился Жиль, еще более мокрый, чем раньше. Вода текла с него ручьем, но он улыбался.

– Что скажешь? – прошептал он, указывая на все еще сильно дымящий камин. – Правда, здорово?

– Как ты это сделал? Налил туда воды?

– Нет. Я положил на трубу большой плоский камень. Теперь камин будет дымить до тех пор, пока Смит не залезет на крышу, чтобы посмотреть, в чем дело… Ну, что? Интересный у них разговор?

– Просто захватывающий! Слушай же…

В комнате заговорщики продолжали обсуждать цену предательства в несколько нервном тоне. Арнольд говорил, что суммы в 30 тысяч фунтов стерлингов недостаточно, указывал на огромное преимущество, которое получат англичане, когда он выдаст планы обороны крепости Уэст-Пойнт, количество солдат и пушек, вплоть до неисправных.

– Я могу даже дать вам текст выступления генерала Вашингтона на последнем военном совете, – прибавил предатель. – Это было шестого числа сего месяца… а также и отчет об общем положении наших войск.

Тим отвернулся, и его стошнило. Жиль, бледный и с каплями пота на лбу, не мог оторвать взгляда от этого человека, который ради денег на его глазах предавал братьев, друзей, самую землю своей страны, виновной лишь в том, что она не захотела оставаться колонией, а решилась принадлежать самой себе.