Крематорий для Алкашей

Корчака Алексей Олегович

Но Геннадий Павлович не послушал, отпустил руку и ушел молча в сторону.

– Куда он?
– спросила Варвара.

Борис Петрович посмотрел ему в след - и понял.

– Не переживай, - сказал он, - сейчас вернется.

– Скажи, зачем он туда пошел?
– потребовала она.

– Смотри, - ответил Петрович - а потом удивился.

Геннадий

Павлович тихо развернул целлофановый пакет и, пока никто не видел, одел кулёк на дымящийся Шарик. Затем осторожно перевернул его в пакет, взялся за ручки и не спеша пошёл обратно.

– Я думал, ты хотел его добить, - сказал Борис Петрович.

– Я обязательно это сделаю, - пообещал профессор, - но только после того, как помогу нашему сыну.
– И снова взял за руку Варвару Петровну.
– Собственно, ради этого я над ним и работал.

– Ты о нем не рассказывал, - заметил Чилл.

– Я познакомлю вас позже, - ответил Геннадий Павлович.
– А теперь уходим.

Они повернули и пошли на выход. Геннадий Павлович обнимал одной рукой Варвару Петровну, а в другой - держал пакет с воняющим "мячиком" внутри. Варвара, прижимаясь, повалила голову ему на плечо. Чилл, всунув руки в штаны, шагал впереди всех, представляя себя героем. На что он, кстати, теперь имел полное право. И только Петрович плелся позади всех, мечтая о своём.

– Борис Петрович, не отставайте!
– кричал Чилл с довольным видом.
– Мы герои!

Где-то на половине пути к выходу они услышали за спиной чей-то знакомый голос. Казалось, он исходил откуда-то из колонок, поскольку слышалось характерное шипение и потрескивание.

– Тихо!
– насторожился профессор.
– Узнаете?

Когда голос стал громче и отчетливее, ни у кого тогда уже не возникло сомнений в том, что он принадлежал кому-то из них. Они развернулись и уставились вперед.

– Петрович!
– выкрикнул Чилл.

На центральной площади парка заработали мониторы. Сквозь полосы пролетающих помех, просматривалось прыгающее изображение Бориса Петровича. Спустя минуту картинка настроилась,

исчезли помехи. Изображение стало четким и без шумов, звук чистым и громким.

– Не может быть!
– восхитилась Варвара, закрывая ладонями рот.
– Какая речь!

Никогда раньше она и остальные тоже не слышали, чтобы кто-то так говорил на камеру, как он. Борис Петрович изъяснялся медленно и разборчиво, изредка подглядывая в шпаргалку. Его речь превращалась в молитву про любовь и боль, про радость и сожаление, про счастье и горечь, которые он принес в семью. Все это он говорил честно и без эмоций, как будто бы прощался с ними навсегда. Варвара Петровна не выдержала и заплакала.

– Лариса.

На площадке, в окружении транслирующий мониторов, стояла молода женщина в платье. Рядом с ней была девочка лет шести. Замерев в ожидании встречи.

– Лариса, - прошептал Петрович, - Юлька - мои дорогие!

Лариса, услышав его живой голос, взяла дочь за руку и засмеялась, расплакавшись. Борис Петрович выронил из рук фотографию и пошел к ним.

– Чего уставился?
– спросил профессор.
– Нам туда.
– И покачал головой.

Они опять повернули и встали на прежний путь. Только уже втроем. Геннадий Павлович как всегда прижимал Варвару, а она обнимала его и вытирала на ходу слезы. Чилл, прибавив шаг, поравнялся и спросил:

– Как это получилось?

– Обратный эффект.
– ответил Геннадий Павлович Вассерман.
– Это временно.

Петрович и Лариса стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. У обоих тряслись руки, и горели щеки. По которым текли горячие ручьи.

Между ними прыгала Юлька и дергала его за штаны.

– Гаудеамус!
– пела она радуясь.
– Папа!

В этот момент на всех экранах снова появились помехи: изображение исказилось, а звук стал утихать. Из колонок прозвучала последняя фраза из записи: " На этом все. Я выключаю камеру и ухожу в парк. Прощайте".

Конец