Кремль

Наживин Иван Федорович

– Нет, молиться можно и на запад и куда угодно, – поглаживая свою шелковистую бороду, отвечал игумен положительно. – На восток же действительно лутче, ибо Христос был распят ликом на запад, и потому поклоняющиеся на восток как бы предстоят пред ликом Его… На востоке же был и рай, и потому поклоняющиеся на восток как бы снова в рай устремляются. И второе пришествие, по Писанию, последует с востока же…

– Так тогда я велю лутче моленную переставить… – решительно сказала княгиня. – Что же я зря не знай куды молиться буду, коли на восток всего лутче?..

Иосиф

незаметно вытер проступивший на красивом белом лбу пот. Загоняла-таки его княгинюшка-благодетельница…

– Ну, спасибо тебе, отец, на добром совете, – помягчела княгиня. – Сколько раз принималась я серчать на тебя, а приедешь к тебе, ты умаслишь, умаслишь, сердце-то и отходит… Иной раз, право слово, боюсь, с тобой поговоривши, в монастырь уйти.

– А что же? И доброе бы дело, княгинюшка-матушка!..

– Ну, ну, ну… Ты не в путь-то не говори!.. – отмахнулась княгиня. – У меня внуков-то сколько… За всеми приглядеть надо, всех на ноги поставить… А вот насчет синодика и отдельного поминовения я подумаю. Тут у меня добрая пустошь есть, Дубовые Гривы, – вот, может, ее вам и отдать…

Игумен, смиренно опустив глаза, гладил только свою чудесную бороду…

– Да… Еще про одно дело забыла! – вдруг всполошилась княгиня. – Пособи-ка и тут мне твоим советом, отец.

– Сказывай, княгинюшка-матушка… – опять вытер пот игумен. – На то мы и поставлены.

– Вот внук у меня один помер, отец… – озабоченно начала княгиня. – И мальчонка-то был так, кволый… А мать – вот уж сорочины прошли – все никак утешиться не может. Она и завсегда эдакая… пискля была, а теперь и совсем глаз не осушает. Пощунял бы ты, что ли, ее – прямо не знаю, что мне с бабой и делать!..

Игумен укоризненно покачал умащенной главой.

– Это грех… – решительно сказал он. – Так и скажи ей от меня, княгинюшка-матушка… Мир сей – погибель. И потому, – скажи, – ежели бы отшедшего она любила, радовала бы ся еси и веселилася о нем, яко настоящих свободися волн и тленными суетными прелестного сего жития не усладишася, ниже лукавству и злобы изучишася… Особенно же, княгинюшка, грешно плакать о детях кщеных: ведь они идут в царствие небесное…

– А некщеные?.. – с испугом посмотрела на него княгиня. – Нюжли ж их в ад сажают?

– Нет… – твердо сказал игумен. – Ни в рай, ни в ад, а так, посерединке. Не написано ли: некрещении убо младенцы царствия Божия не сподобляются, в муку же не отходят?.. А о крещеных и горевать нечего… – еще раз повторил он. – Некая мать весьма плакала о детях своих, и вот Бог таинственно послал ей одного из святых своих в образе некоего инока и настрого запретил ей плакать. И не глаголет ли Афанасий Александрийский, что чада чистии там спасения получат? Иногда и так бывает, что Господь чрез смерть уничтожает будущий сосуд сатанинский: не удавил ли ангел одно дитя потому, что оно орудие сатанино хотяше быти?.. Что ты, княгинюшка-благодетельница?.. – вдруг оборвал он, увидев, что княгиня смотрит на него вытаращенными глазами.

– Да чтой-то чудно говоришь ты, отец!.. –

сказала она. – Как же это ангел мог наперед узнать, что дитя орудием сатаниным быть хочет? Нешто это загодя указано, кто будет сатане угодником, а кто Богу? Потому, ежели все предуказано, так чего же нам стараться тогда быть праведными? Чудно чтой-то, отец!..

Игумен смутился.

– Ах, матушка княгинюшка!.. – сдерживая досаду, воскликнул он. – А Божья-то милость? Помолится человек поусерднее, Господь и помилует… – уверенно сказал он. – Ну и родителям назидание: яко да се видевше родители абие в страх придут и тако умилившеся оцеломудрятся.

И, сдерживая зевок, он ласково погладил свою чудесную бороду.

– Ну вот, спасибо тебе, отец, за наставление, – проговорила княгиня, решившая, что бабьего ума ее на эти дела не хватает. – А теперь пора и к дому.

– А не прикажешь ли собрать тебе закусить на дорожку, княгинюшка-матушка? – сказал отец игумен. – Щи со снетками у нас больно гожи сегодня. Можно для тебя и карасиков в сметане обжарить, а?

– Нет, нет, спасибо, отец… Я в Язвищах поела. Думала, разругаюсь с тобой, так и кормить меня не будешь.

– Ну, полно-ка!.. А тогда постой, я велю тебе грибков сушеных, охотницких, с собой дать да медку… – сказал игумен и постучал белой рукой своей по столу, – Эй, кто там есть?

В сени вошел тот же доброзрачный послушник.

– Нет, нет, отец, грибов у меня у самой сколько хошь, спасибо, – сказала княгиня. – Хошь воз и тебе пришлю. Девки натаскали… А теперь вот лениться стали, непутные… То все ревели: светопреставление скоро, а теперь точно с цепи сорвались, кобылы: «Напоследышки, – говорят, – хошь душу маненько отвести…» А я вот не верую в светопреставление!.. По книгам у вас, знаю, выходит, что свету вольному скоро конец, а я вот не верю.

– Вот что, Вася… – с улыбкой обратился игумен к послушнику. – Сходи-ка ты к брату Даниле, кладовщику, и скажи, чтобы он княгинюшке нашей медку какого поскладнее выбрал… Поди-ка, поспешай, – сказал он и совсем уже другим, светским тоном спросил княгиню. – Ну, как здоровье великого государя нашего? Что на Москве новенького?

– Да сказывают, что, как старица-то Марфа преставилась, стал, вишь, государь на братьев своих опять коситься… – отвечала княгиня, хотя ей и хотелось выяснить до конца вопрос о светопреставлении. – Будто, сказывают, хочет уделы их прибрать…

– И гоже бы, княгинюшка-матушка!.. – сказал игумен. – И больно бы гоже!.. Так всю Русь потихоньку под одно и подвел бы… Что же это было бы, ежели бы вот хошь в нашем монастыре десять игуменов посадили бы? Тут порядку уж не жди… А одна голова – самое разлюбезное дело… Конечно, отчего не посоветоваться, когда нужно, с бояры, но только вожжи все же надо в одних руках держать… Да и опять, что же лучше, в избенке двухоконной жить али в палатах распространенных? А князьям место всегда на службе великого государя найдется, он не покинет… А-а, Данила… Ну что, выбрал княгинюшке нашей медку-то.