Кремлевские подряды Мабетекса . Последнее расследование Генерального прокурора России
Шрифт:
Не откладывая в долгий ящик, Трибой приступил к расследованию.
28 апреля он по всем правилам допросил меня. Я без утайки рассказал ему о кассете, о вызове к Бордюже — все что знал Трибой поблагодарил меня и сказал, что наметит план следственных действий и, если я еще ему понадоблюсь, вызовет для допроса снова.
Я уже чувствовал, что расследование будет долгим. Чтобы исключить даже малейшие намеки на необъективность, мне на время следствия на свое рабочее место лучше было не возвращаться.
К сожалению, как я уже заметил, ситуация сложилась так, что выйти на работу мне все-таки пришлось, и причина
Понимая, что в какой-то степени подставляю себя, 7 марта я, тем не менее, вышел на работу.
Я позвонил Бордюже и поставил его в известность о своем решении. Бордюжа в принципе не возражал, но чуть ли не на следующий день «заболел» — оказался в ЦКБ, где, кстати, уже «лечился» Бородин. Был нездоров и Ельцин. Поэтому докладывать и согласовывать свои действия было особенно и не с кем. Вот и получилось, что я вышел на работу, не получив на то прямого разрешения ни Ельцина, ни еще кого-либо из высшего руководства.
Предчувствие не обмануло меня: злые языки нашлись моментально. Чуть ли не на следующий день «Независимая газета» (орган Б. Березовского) выступила с «разоблачением»: «Скуратов сам написал заявление, сам же его и расследует», «следствием по делу Скуратова занимается подконтрольный ему орган» и так далее…
Мой выход на работу для некоторых деятелей, особенно для «семьи» и её приближенных стал чуть ли не шоком. Это и понятно: ведь они считали, что вопрос со мной уже решен. И вдруг такая неожиданность. Многие журналисты, политики и просто неравнодушные люди замерли в ожидании развязки…
Не обращая внимания на истерию, раздутую вокруг этого события, я с головой окунулся в подготовку своего отчета. 17 марта состоялось выступление в Совете Федерации. Стоит ли напоминать, что, внимательно прослушав доклад, сенаторы просьбу Ельцина не удовлетворили и подавляющим количеством голосов уволить меня отказались?..
Ответом Кремля стал ночной показ скандальной пленки. Уже на следующее утро, 18 марта состоялась моя последняя встреча с Президентом… Я понял, что мне объявлена война.
Теперь мне была дорога каждая минута. Пока еще сохранялась такая возможность, нужно было максимально продвинуться по делу «Мабетекса», расследованию дела «Андава — Аэрофлот», по августовскому дефолту, закрепить успех по другим делам, подготовиться к прилету в Москву Карлы дель Понте…
«Семья» поняла: оставив меня «при делах», она совершила большую ошибку, исправить которую необходимо было любыми средствами. 2 апреля в нарушение всех мыслимых и немыслимых законов против меня возбудили уголовное дело. Это был повод. Но он давал «семье» формальное право на то время, пока идет следствие, как то позволял закон, отстранить меня от работы, лишив возможности проводить расследования.
Одним
Вскоре после моего тяжелого разговора с Ельциным Указом Президента РФ для выяснения обстоятельств разыгравшегося кассетного скандала была создана специальная комиссия. Возглавлял её Н. Бордюжа, а затем, когда его убрали, — А. Волошин. В нее вошли Ю. Чайка, В. Путин, С. Степашин, руководитель аппарата правительства Примакова Ю. Зубаков, заместитель руководителя Администрации Президента по кадрам В. Макаров, Министр юстиции П. Крашенинников. Позже к ним присоединились два члена Совета Федерации — В. Ус и С. Собянин.
Указ Президента был составлен с претензией на беспристрастность. В задачу комиссии входило не только выяснение, нарушил ли я какие-то моральные нормы, прокурорскую присягу (а я её не давал вообще, поскольку она появилась позднее), но также, поскольку произошло вмешательство в частную жизнь гражданина, она должна была установить обстоятельства и способы получения пресловутой пленки. Ознакомившись с этой частью документа, я, честно говоря, был очень удивлен.
Поначалу я рассчитывал на объективное разбирательство, полагая, что комиссия будет работать с позиции закона. Что значит «оценить с позиции закона» мое дело, основным звеном которого являлась пресловутая видеокассета? Первые и главные вопросы, которые необходимо было задать, начиная расследование: законно ли произведена эта запись? откуда она взялась? были ли правовые основания её делать? наконец, имеет ли она какую-то юридическую силу, юридическую значимость для разбирательства?
Вот что надо было выяснить по закону в первую очередь. И только получив ответы на эти определяющие все остальные действия вопросы, можно было двигаться дальше и спрашивать (или уже не спрашивать): а Скуратов ли на этой пленке? И так далее…
На заседании комиссии вопросы мне в основном задавал Владимир Макаров. Первый его вопрос был поставлен так:
— А что это были за девицы? Откуда они взялись?
И так далее, и тому подобное… Я ему говорю:
— Давайте мы не с этого начнем, а с принципиального вопроса, имеет ли эта пленка хоть какое-то юридическое значение, или нет? Определим это, а потом я выскажу свои соображения по сюжету. Кроме того, не кажется ли вам, что все же надо исходить из презумпции невиновности, а вы меня уже сделали без вины виноватым?
Макаров продолжал гнуть свою пинию. Тогда я обозлился и сказал:
— Что ж, если вы занимаете такую позицию, то ставлю вас в известность, что мною написано в Генеральную прокуратуру заявление, по которому возбуждено уголовное дело. В рамках расследования все те вопросы, которые вы сейчас ставите, — откуда взялась пленка, как сделана запись и так далее, — будут выяснены. В связи с этим я просто не понимаю назначение вашей комиссии. Это что, комиссия по изучению моего морального облика? Без документов любой разговор — беспочвенный. Расследование уже началось, и если вы хотите получить информацию, присылайте официальный запрос, — следователи ответят на все ваши вопросы. И мы тогда будем говорить, опираясь на официальные документы, подтвержденные фактами. А так — это не разговор. Время парткомов прошло.