Кремлевские звезды
Шрифт:
— Это как? Телохранители что ли?
— Да, — подтверждаю я. — Телохранители, точно. За это надбавка ещё две сотни. Подходит предложение? Но работа не нормированная.
— А зачем тебе, Егор? — не может понять тренер.
— Я, Виталий Тимурович насолил одному очень плохому человеку, и он хочет мне отомстить.
— Прям грохнуть хочет? –спрашивает Круглов
— Не исключено.
— То есть ты кого-то… Кому-то, то есть крепко насолил видать, да?
— Можно и так сказать, — соглашаюсь я.
У
— Паша, ты охотник? — спрашиваю я.
— Ну, так… с отцом ходил раньше, но давно уже.
Охотник, по глазам вижу.
— Короче, если вам это дело подходит, будем приступать уже завтра.
— Мне подходит, — кивает Зырянов. — Если… если я сам подхожу. И я Игорь, кстати.
— Да, подходишь, если Павел согласен сидеть за баранкой.
— А за какой баранкой-то? — спрашивает Круглов.
— Пока временно позаимствуем у Виталия Тимуровича машину, двадцать первую, а потом решим по-другому как-то. Вы не против, Виталий Тимурович?
Тот усмехается:
— Шутишь, что ли? Машина ведь твоя.
— Общая она, общая, — киваю я. — И находится под вашим административным управлением.
— Я тоже за, — кивает Круглов. — Всегда за то, чтобы духам прикурить дать. Я выйду покурю, ладно?
— Надо тогда доверенность будет оформить, — киваю я.
Мы идём вместе. Одеваемся и выходим из Дворца пионеров, два человека, совсем не похожих на этих самых пионеров. Я смотрю на часы. Половина двенадцатого. Ну что же, пора двигать к Печкину.
— У себя? — спрашиваю я у Ларисы Дружкиной.
— Ага, — кивает она, — пришёл только что, злой, как собака, велел никого не пускать.
— А чего злой?
— Откуда же мне-то знать?
— А ты ему шампусика предложи, — усмехаюсь я.
— Ему? Ну, ты насмешил.
— А что так?
— Да я лучше даже тебе предложу, чем ему, — говорит она, кокетливо прикрывая глаза.
— Ого! Даже? То есть из двух зол ты выбираешь меньшее в моём лице?
— Точно, — кивает Лариса.
— Ну, что же давай выпьем. На брудершафт?
— Это ещё заслужить нужно, — становится она чуть более томной, и в этот момент раздаётся звонок.
Лариса моментально делается собранной и внимательной и срывает трубку:
— Слушаю, Глеб Антонович… Поняла… Да, иду.
Она выскакивает из-за стола и устремляется в кабинет к начальнику, не забыв, впрочем, немного крутануть пропеллером, так сказать.
Ну что же, момент благоприятный. Считаю до двадцати, подхожу к двери и, распахнув её, уверенно вхожу в кабинет.
— Вон! — моментально реагирует Печёнкин. — Тебя не приглашали!
— В приёмной не было никого, вот я и подумал, что могу зайти, — с улыбкой говорю я, ни на мгновенье не сбавляя ход.
— Ты хочешь, чтобы я дежурного вызвал?
Я подхожу и сажусь за приставной
— Дружкина, вызывай! — включает он сигнал воздушной тревоги. — Давай, чего глазами хлопаешь?!
Она поворачивается, чтобы идти на своё место и смотрит с ужасом, словно прощается со мной навсегда.
— А я хочу показать вам что-то очень важное, — доверительно сообщаю я. — А если вы меня выгоните… Ну что тогда делать, буду кому-нибудь другому показывать.
Говоря это, я вытаскиваю из сумки папку с надписью «Дело. Печёнкин Г. А.»
— Будьте добры, передайте Глебу Антоновичу, пожалуйста.
Дружкина передаёт, и он, выхватив папку у неё из рук, кладёт перед собой и замирает, пока не открывая.
— Всё, иди — машет он ей рукой.
Она быстро выходит, а Печёнкин кладёт руки на папку и впивается в меня тяжёлым взглядом.
— Ну, — говорит он, помолчав, — подсуетился, засранец?
— Вы же даже ещё внутрь не заглянули, — искренне удивляюсь я.
— Загляну, успею, — морщится он. — В прокуратуру, значит, настучал? Незаконные методы? Вопиющий непрофессионализм местной милиции? Знакомствами своими козыряешь? А сам-то ты говнюк малолетний и больше ничего.
Ого, ничего себе! Это что получается, Брежнев что ли позвонил кому-то и за меня попросил? Охренеть, вот же чудеса!
— Я к вам и так, и этак, Глеб Виленович, — усмехаюсь я, — а вы только щеритесь да кусаться пытаетесь, как животное какое-то. Ну вот что с вами делать? Приходится приструнивать. Хоть намордник надевай.
— Ты щенок не на того рот раззявил! Я тебя по закону так раскатаю, в полном соответствии, что ты будешь лет пятнадцать кукарекать у меня на строгом режиме. Понимаешь намёк? Ох**вшее существо. Мне твой сынуля генсековский в х*й не упёрся! Будь у тебя хоть всё политбюро в родстве, я тебя на кутак по полной напялю, б*я буду, ты вкуриваешь, говна кусок?
— Ловлю на слове, — нагло улыбаюсь я.
Мне прямо удовольствие доставляет его позлить. Понимаю, дело неблаговидное над ущербными глумиться, но больно уж соблазн велик. К тому же он ведь сам меня провоцирует, сам виноват.
— Чего?! — ревёт он.
— Ну, вы же только что сказали, кем будете… На букву «б».
Он сначала пытается осознать, а потом краснеет как кумач.
— Пошёл вон!!! — орёт он так, что содрогаются стены.
— Вы гляньте, что я там принёс-то, — поддразниваю я его и киваю на папку. — А то, может, и орать не надо. Вдруг там чистосердечное и вы все свои висяки сейчас же пристроите ко мне, многогрешному?
Он нервным нетерпеливым движением раскрывает папку и замирает. Берёт первую фотографию и внимательно читает. Откладывает её в сторону и берётся за следующую. Вся его горячечная гневливость вмиг исчезает, и он делается похожим на Мюллера, обдумывающего козни Штирлица.