Кремлевский опекун
Шрифт:
– Хорошего ничего не будет, – тоном, не принимающим возражений, грустно заметил Корниенко.
У Багрянского даже создалось впечатление, что тот знает нечто большее обо всей этой уже нашумевшей любовной истории.
– А вы хоть знаете, кого судят? – неожиданно спросил Корниенко.
– Знаю, что парнишку. И то, что он якобы сначала изнасиловал девчушку, а потом захотел на ней жениться, но ему не разрешили, потому как девчонка несовершеннолетняя, да и сам он тоже. Я правильно излагаю?
– Вы, Лев Владимирович, забыли добавить, что у
– Отлично помню, – удивился Багрянский. – Неужели он? Такой услужливый, воспитанный. Вот уж поистине пути Господни неисповедимы. Не может быть, что он на такую мерзость, как изнасилование, сподобился. Влюбился, наверное... А из-за того, что пассия несовершеннолетняя, его обвиняют в изнасиловании.
– Ума не приложу, как могло такое случиться, – согласился Родион. – Мне тоже что-то не верится.
У Багрянского по поводу начавшегося суда в голове была полная каша. В тонкостях юриспруденции он никогда не был искушен, но интуитивно, с первых же минут суда, понимал: что-то здесь не так. Нельзя судить за любовь. И точка! Вся мораль. А то, что судят в конечном счете именно любовь, сомнений у него почти не было. Только кто все же судит? Валдайское общество? Или власть, опираясь на букву закона?
Он оставил Корниенко в одиночестве купаться в лучах послеобеденного солнца, а сам отошел в сторону. Какие-то смутные сомнения забрезжили в его голове, и как часто бывало в подобных случаях, Багрянский стал набирать мобильный номер своего друга – банкира Александра Духона. Тот мгновенно ответил, словно ждал этого звонка.
После коротких приветствий и традиционных шуточек в адрес друг друга Багрянский стал рассказывать Духону, что еще и для себя не сформулировал окончательно.
– Представляешь, кого здесь судят? Причем с такой помпой! Областной судья! Районный прокурор! Присяжные! – возбужденно прокричал он в трубку. – Помнишь, год назад у тебя в «Слободе» трудился такой славный парнишка? Еще рыбачить нам помогал? Вот его и судят!
Духон, судя по интонациям в голосе, не разделял эмоций приятеля.
– Что за паника? Ну, был парнишка. Теперь-то уж наверняка мужиком стал, если под судом оказался?! – то ли утверждая, то ли спрашивая, ответил Александр. – Ты считаешь, это повод, чтобы отрывать меня от дел?
– Ты вечно так, не дослушаешь, а уже наезжаешь. Как танк. Ты бы лучше спросил, за что судят парня. Парня судят за из-на-си-ло-вание, понимаешь, за растление малолетней. А он сам сопляк. Но вот беда, говорят, как безумный любит свою пассию и открыто плюет на все законы и условности. Заделал ей ребенка, представляешь, на виду у всего города продолжал с ней сожительствовать...
Он услышал, как Духон тихонько чертыхнулся.
– Что за слова ты выбираешь? Тоже мне, литератор.
Багрянский заранее знал, что юридический термин «сожительство»
На другом конце провода молчали. Потом Духон с демонстративной иронией спросил Льва:
– И что же ты от меня хочешь? Чтобы я заплатил за его освобождение? Кстати, как зовут парня?
«Какая разница, как его зовут, – хотел уже было огрызнуться Багрянский, но тут же прикусил язык. – Это хороший знак, – подумал он, – что Духон интересуется именем парня».
– Ты прав, старик. Ты прав. Одно дело, когда подсудимый, так сказать, обезличен, когда не имеет лица, привычек, характера и звать его никак. И совсем другое, когда у него имеются имя, фамилия, видишь его глаза, улыбку, манеру разговаривать... Собственно, и я на это попался. Как дошло, кто именно за решеткой, то сразу вспомнил. Хороший парень. Не гнилой. А зовут его Дима Сироткин.
– Что значит, за решеткой?
– Это, Саша, как я понимаю, элемент устрашения и унижения одновременно. А может, правило у них в суде такое. Мол, глядите, какие мы нетерпимые к пороку!
– Что-то я начинаю припоминать. По-моему, такой яркий блондин. Верно? И глаза у него сероватозеленые...
– Ну, ты даешь! Надо же, вспомнил...
Про себя Багрянский подумал: «Это же здорово! Значит, Духона что-то все-таки зацепило. Если не так, уже давно бы послал...» Зная друга как облупленного, он прекрасно чувствовал малейшие подвижки в его настроении. Правда, положа руку на сердце, Багрянский еще сам не понимал, чего же в данный момент хочет он сам. Просто выговаривается?
Александр тоже изучил все «нюансы» своего приятеля. И если тот звонил и о чем-то тревожился, значит, неспроста.
– Стало быть, любовь, говоришь?
– Любовь.
– Надо все это переварить, – после довольно продолжительной паузы наконец сказал Духон. – Старик! Может, ты присутствуешь на судебном процессе по делу современных Ромео и Джульетты. На валдайский манер.
– Пока, пожалуй, только над Ромео. Но Джульетта тоже получит все сполна. Будь уверен. И от родни, и от местной общественности. Не сомневаюсь.
«А Палыч, похоже, в точку попал, – согласился Лев с этим, строго говоря, лежащим на поверхности определением. – Валдайские Ромео и Джульетта. Надо будет обязательно продать этот заголовок для статьи той журналистке, что возмущалась на площади. Заодно с ней и познакомлюсь».
– Так что ты думаешь? Я так и не понял, – спросил он в трубку.
– Я же сказал, надо подумать. Ты пару дней там еще посмотри, послушай, а к пятнице возвращайся в Москву. Здесь и потолкуем.
Багрянский не очень охотно направился назад к Дому культуры. Уже подходя, он заметил, как внутрь прошмыгнул глава местной администрации Царьков, а с ним еще какие-то неизвестные персоны, явно не из простых смертных. Надо будет попытать Родиона Корниенко – кто есть кто.