Кремлевский визит Фюрера
Шрифт:
Очень уж тесно и разумно сочетались интересы двух стран и народов… 2 августа «Правда» опубликовала речь Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа.
Молотов говорил:
— Наши отношения с Германией, поворот в которых произошел почти год тому назад, продолжают полностью сохраняться… В английской и англофильствующей прессе нередко спекулировали на возможности разногласий между Советским Союзом и Германией, пытаясь запугать нас перспективой усиления могущества Германии… Как с нашей, так и с германской стороны эти попытки не раз отбрасывались как негодные… В основе сложившихся добрососедских
УВЫ, это были пока лишь благие пожелания… В Германии широкие круги общественности всегда неплохо понимали выгоду для немцев дружбы с Россией. Эта точка зрения была освящена авторитетом Бисмарка, да и фон Сект так считал, и даже такой интеллектуал, как геополитик генерал Хаусхофер…
В России же к Германии относились глупее и злее — достаточно вспомнить знаменитый салтыково-щедринский «разговор русского и немецкого мальчика» из его очерка «За рубежом»… Конечно, тут сказывалось и то, что немцы были густо представлены в русской царской администрации… Однако сказывалось, увы, и элементарное «расейское» интеллектуальное разгильдяйство, которому вдумчивый анализ был «не по ндраву» — и все тут!
Германские колонии на русских землях протянулись от Прута в Бессарабии до Волги-матушки, и все они отличались от окрестных сел и деревень как неумытый (хотя воды в России хватало) русский «мальчик без штанов» отличался от умытого немецкого «мальчика в штанах»…
Один немец, поездив по России уже в советское время, вздохнул:
— Если бы соединить немецкого мужчину и русскую женщину, то это и был бы коммунизм…
И доля горькой правды в том была, ибо очень уж немалая часть русских мужчин предпочитала горькой правде горькую водку… И слишком уж часто русский человек был прекрасным работником, но при этом далеко не всегда был работником, умеющим заставить работать и думать самого себя — без внешнего толчка…
Недаром же было сказано: «Гром не грянет, мужик не перекрестится»…
И слишком уж часто Россия поддавалась внешним влияниям — ей и чужим, и чуждым… Гитлер, будучи политиком и мыслителем весьма чутким и самобытным, это улавливал…
А улавливая — сомневался…
Будет ли Сталин самостоятельным до конца?
И нужна ли самостоятельному Сталину могучая Германия?
Гитлер размышлял о России много и в «Майн кампф» написал о ней немало. Но далеко не все поняли, что он — на первый взгляд провозглашая там новый «Drang nach Osten» — на самом деле допускал стратегический союз с Россией. Но допускал при двух условиях: противостояние Германии и Британии в мировой колониальной проблеме и наличие сильной России, способной усилить Германию в ее борьбе против Запада…
Он размышлял о России и позднее — став главой Германского государства… Возвращаясь во второй половине марта 39-го года из Праги, только что занятой вермахтом, он вдруг заговорил со своим адъютантом фон Беловым, а точнее, произнес неожиданный монолог:
— Теперь надо позаботиться о том, чтобы чехи оставались довольны и чувствовали себя под защитой рейха хорошо, — сказал он, глядя из окна вагона на живописный ландшафт…
Фон Белов слушал, ловя каждое слово, — он интуитивно ждал чего-то подобного, глядя
— Иное дело поляки… Они не хотят уступать в вопросе о Данциге и о коммуникациях через «Коридор»… А ведь заклятый враг Польши не Германия, а Россия…
Фон Белов слушал, а Гитлер умолк, смотря вдаль… За окном мелькало одно и другое, а фюрер молча смотрел на мелькающее, быстро уносящееся назад, и потом заговорил опять:
— Нам тоже однажды грозит опасность со стороны России… Да… Но почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом?
Это было сказано чуть более года назад, и за этот год изменилось так много! А тогдашнее «завтра» стало сегодняшним днем. И в этом «сегодня» Россия была другом. А завтра?
6 ИЮЛЯ 1940 года фюрер возвратился в Берлин, и возвратился триумфатором —восторг и аплодисменты масс народа на Ангальтском вокзале, огромные толпы на Вильгельмплац, поток высокопоставленных посетителей в имперской канцелярии, прерывать который удавалось, лишь выходя на балкон канцелярии по настоятельным просьбам-требованиям десятков тысяч ликующих немцев…
В кругах же «образованных» устанавливалась пессимистическая точка зрения на происходящее… Связанная с оказавшейся в остром положении Англией родственными и клановыми узами, затаившаяся прозападная оппозиция пребывала в унынии… На лицах друзей Тротта цу Зольц и блестящих берлинских космополитов застыла смесь страха, изумления и вынужденного восхищения…
7 июля весь день шел проливной дождь… В Берлин приехал граф Чиано — официально по поводу заупокойной службы по маршалу Бальбо, погибшему в авиакатастрофе в Ливии, а фактически — для разговора с фюрером.
Гитлер принял его немедленно, но Чиано фюрера не обрадовал, разворачивая планы территориальных притязаний Италии… Все это было очень некстати, тем более что войска дуче во французской кампании особых лавров не снискали… А Чиано разглагольствовал о необходимости занять Мальту, Египет, Судан, Британское Сомали…
Вскоре Италия и впрямь начала военные действия в Африке. Но уже не против подданных изгнанного ими императора Хайле Селассие I, а против подданных Его королевского Величества Георга VI… А это уже был противник несколько иного калибра…
Фюрер рассказал Чиано о ходе кампании во Франции и пообещал, что если Англия не согласится на мир, то он атакует ее огнем и мечом… Расчет у него был верный — Чиано обязательно передаст этот разговор через посредников в Лондон…
Затем фюрер предложил Чиано съездить во Францию — опять-таки рассчитывая на последующую болтливость итальянца…
Итальянский же посол Аттолико устроил в честь своего шефа прием в резиденции на озере Ваннзее…
Были приглашены хорошенькие аристократки и просто хорошенькие немки… Русская космополитка, княжна Мисси Васильчикова, работавшая в отделе радиовещания аусамта, была приглашена тоже, но по возвращении домой записала в дневнике: «Когда пришла пора прощаться и благодарить хозяина, мы обнаружили его с Чиано в затемненной комнате, танцующими щека к щеке с двумя самыми легкомысленными дамочками, каких только может предложить Берлин. И это — в день, официально считающийся траурным! Мы отбыли возмущенные…»