Крепь
Шрифт:
– Тимоха? – удивленно проговорил Василь и, преодолевая собственное сомнение, поднялся из-за своего укрытия. Человек, в котором Василь узнал своего молодого соседа, год назад отданного в рекруты, вздрогнул от неожиданности и схватился за что-то под полой своего роскошного жупана.
– Жук? Тимохвей? – повторил Василь, уже совершенно уверенный в том, что не обознался.
– Ты кто? – неуверенно спросил Тимоха, не убирая руки из-под полы.
– Не признал соседа? – криво улыбнулся Василь, который понял, что его теперь действительно трудно узнать.
– Дядька Вашиль? – наконец, догадался Тимоха и показал свой беззубый оскал. – Здорово же ты переменилшя.
– Ты тож не попригожел. Зубы свои на царской службе съел?
– Ага! – ответил Тимоха с таким видом, будто ему даже весело об этом вспоминать. –
– И жупаны такие тоже всем на службе дают? Может, зря я своего сына от рекрутчины берег?
В ответ на это Тимоха почесал в затылке. Откуда у него этот роскошный с серебряным шитьем жупан, он и сам плохо помнил. Ел, пока лесами дошел до села, что попало. Раз даже снял с веточки какие-то грибы, которые, верно, белка на зиму насушила, стал их жевать по дороге, чтобы хоть чем-то обмануть голодное пузо. Понравилось даже, сорвал на поляне и съел еще каких-то сыроежек. А потом вдруг стало мерещиться всякое: будто муха величиной со свинью угощает чаем белку, та вообще огромная, как кирасирская лошадь, все такие смешные! А белка мухе говорит, мол, сейчас под чаек попотчует пирогами с грибами, а Тимохе только смешно – грибы-то он у нее стащил… А вот тот дядька, что изпод земли вырос, верно, на самом деле был. Жупан-то вот – его пощупать можно. А дядька этот чудаковатый давай Тимоху выспрашивать: и кто он такой, откуда идет, чего видел? А Тимоха веселый такой, все как есть стал этому дядьке рассказывать: и как из полка убежал, и что француз пришел уже в самую Вильню, и как его задержал конный пикет, по счастью, не российский, и как его в тот же день отпустили домой, сделав ему такую милость только за то, что он здешний. (В доказательство достаточно было поговорить по-польски и пообещать, что маленько проведает дома своих, а потом пойдет служить Наполеону). Лесной дядька этому сильно обрадовался, прямо расплакался, представился Тимохе каким-то султаном [8] и велел откуда ни возьмись появившемуся слуге даровать Тимохе жупан со своего плеча вместо ненавистного ему русского мундира, еще и холодной кашей велел накормить. А сам, кажись, пошел чай пить с мухой и белкой…
8
Станислав Солтан, председатель Комиссии Временного Правительства ВКЛ, скрывался в лесах, чтобы не быть депортированным из Литвы. В Вильно появился только 18 июля.
– Не, жупаны полагаются не всем. Токмо героям. Что в селе-то? – наконец, ответил Василю Тимоха.
– Не ведаю, Тимоха. Нельзя мне до дома открыто. Стерегут меня, будто злодея.
– Ты чего, убил когошь?
– Никого я не убивал. Пока не стемнело, слухай, расскажу.
И пока над селом сгущались сумерки, Василь очень коротко рассказал Тимохе, почему ему приходится идти в собственный дом ночью, таясь от людей.
– Выходит, мы теперь с тобой оба в бегах, – усмехнулся Тимоха, выслушав короткую историю соседа и покачав головой, – нам теперь друг друга держаться надо.
– Вдвоем лучше, – согласился Василь. – А как же ты, Тимохвей, решился с царской службы сбежать? Теперь гляди, ежели поймают – не поглядят на твой жупан, не помилуют.
– Да я давно решилшя. Шьлушяя только ждал, – отчаянно шепелявя, начал хвастаться Тимоха. – А как про войну объявили, уштроилашь тут шуета… Вот тут мы, кому до дома недалеко, под шумок – ды в лясок. Я и Антошя звал… Антошь Кротович наш, вмешьте в одной роте мы с им были… дык той трясется вешь – боюшь, кажа, пришягу давал. Пришягу царю побоялшя нарушить, стало быть. А на кой ляд мне той царь? – Тимоха опять приоткрыл в улыбке рот, похожий на глубокую дыру.
В это время тихий ветерок поменял свое направление, паруса тумана всей нестройной эскадрой, врезаясь друг в друга и перемешиваясь, поменяли галс и тихо поплыли от села навстречу Василю и Тимохе.
– Чуешь, Тимоха? Никак мясо варят… – покрутив своим приплюснутым носом, сказал Василь.
– Пойдем, поглядим! Не могу терпеть!
Во дворе у Василя горел костер, разведенный под внушительной величины котлом, в котором действительно варилось что-то, наверное, очень сытное.
– Супэ! – крикнул кто-то возле костра, и будто по сигналу трубы отовсюду – из василевой
– Кажишь, пранцужы… – прошептал Тимоха, и они с Василем столкнулись плечом в плечо, прячась за одну и ту же березу.
Котел был снят с огня, и, прежде чем разливать «супэ» по мискам, в варево обильно накрошили хлеба.
– Точно, пранцужы! Жрут, будто шьвиньи! – подтвердил Тимоха.
– Ну? В моей хате? – не поверил Василь. Но основания не верить собственным глазам не было. Пламя костра освещало в наступающей темноте казавшиеся какими-то необычными чужие лица. Никто даже не перекрестился, прежде чем жадно наброситься на еду.
– Шь мяшом варка… – глотая слюну, пробормотал Тимоха.
Василь с удивлением обозревал все село, выглядевшее в наступающей темноте очень необычно из-за таких же костров, горевших в каждом дворе.
– А где ж мои? Никого не вижу, – встревоженно проговорил он. Скоро действительно стало невозможно что-то различить дальше нескольких шагов от костра. Один из солдат отошел от него довольно далеко в сторону Василя с Тимохой, наверное, в поисках хвороста, потому что он вернулся, не найдя ничего лучшего, как обломить жердь из плетня и подбросить ее в огонь.
– Вот мы и попали домой до женки… – разочарованно проговорил Тимоха.
Пришлось возвращаться в лес. Идти к Василеву шалашу через болото такой темнотой не рискнули. Василь и Тимоха то натыкались на колючую хвою, то спотыкались о раскинувшиеся щупальцами корни старых елей, собирали своими лицами паутину, но вскоре вышли к противоположной опушке, где и остановились, выбрав место повыше и посуше. Тимоха сразу уснул. В этот день он, чтобы скорее попасть домой, отмахал по бездорожью тридцать с лишним верст.
Они проснулись в одно и то же время не от холода, и не оттого, что выспались, скорее, оттого, что у обоих одинаково подвело животы.
– Не жалеешь, Тимоха, что утек из своего полка? – спросил Василь, раскрыв глаза и увидев, что его товарищ уже не спит. – Там бы тебе каши сварили, сухариков бы дали, винца поднесли…
– Ничего, мне шкоро моя Шьташя поднешет… – сказал Тимоха, туже затянув пояс.
Оба решили, что до вечера в село лучше не идти. Поскольку делать им было нечего, Василь все же услышал рассказ Тимохи о рекрутчине, о том, как полагается заряжать ружье, как исполнять другие экзерциции, как следует надевать непривычное для мужика обмундирование и амуницию, рассказал о злом поручике Коняеве, повыбивавшем ему зубы, рассказал историю Аверки Городейчика. Потом уже Василь не спеша рассказывал Тимохе обо всех новостях села за последний год, понемногу о каждом из его родных.
В это время сквозь шум листвы, сопровождавший их беседу, донеслись новые звуки. Василь и Тимоха вскоре поняли, что это спорят люди, только на непонятном языке. Любопытство заставило их оставить свою лежанку и вместо того, чтобы бежать в глубь леса, подобраться еще ближе к полю. Притаившись за кустом орешника, в трех десятках шагов от себя они увидели двоих солдат, которые отчаянно жестикулировали, очевидно, доказывая друг другу что-то. На них были синие мундиры с короткими фалдами, широкие походные штаны, высокие кивера под холщевыми чехлами. За спинами у них были скрученные в тугие валики шинели и ранцы из пятнистой коровьей кожи, у одного кроме патронной сумки была еще одна холщевая, удобная для того, чтобы положить в нее, например, хлеб. Этот был постарше, его бакенбарды даже были тронуты сединой. Он стоял, опираясь на ружье, и время от времени мотал головой. Другой то описывал рукой какой-то полукруг, то показывал пальцем вперед и громко говорил, после чего всякий раз, морщась, брался за живот. Его товарищ продолжал мотать головой и так же громко отвечал, выражая несогласие. Наконец, махнув рукой, он достал из своей холщевой сумки сверток, развернул его (в свертке оказалась вареная курица) и, отломив мясистую ножку, протянул ее товарищу. Тимоха, голодным волком смотревший на эту сцену, повернулся к Василю и удивился – какими злыми, просто звериными сделались его глаза.