Крепкий ветер на Ямайке
Шрифт:
Вполне естественно, что у Эмили были всякие идеи о том, как просвещать негров. Они, конечно, были христиане, так что об их нравственности заботиться не приходилось, не нуждались они также ни в супе, ни в вязаных вещах, однако все они были прискорбно невежественны. После продолжительных переговоров они наконец согласились, чтобы Эмили научила Малыша Джима читать, но успеха она не достигла. Еще у нее была страсть ловить домашних ящериц, но так, чтобы те при этом не сбрасывали своих хвостов, как это у них водится, если их напугают; целью ее неустанных тщаний было упрятать их целехонькими и непотревоженными в коробку из-под спичек. Ловля зеленых травяных ящерок также была занятием весьма деликатным. Ей приходилось сидеть и подсвистывать наподобие Орфея, пока они не повыберутся из своих щелей и не проявят свои эмоции, раздувая розовые горлышки; потом, очень нежно, она заарканивала их длинным травяным стебельком.
Мышь была вездесущей, белки же более ограничены пространственно: они жили на холме в маленькой норе, охраняемой двумя растениями-кинжальниками.
Веселее всего на пруду было играть на двурогом бревне. Джон усаживался верхом на главный ствол, а другие старались спихнуть его, схватившись за рога. Малышня, конечно, только бултыхалась на мелком месте, но Джон и Эмили ныряли. Надо сказать, Джон нырял правильно, головой вперед, Эмили же прыгала только ногами вперед, прямая, как палка; зато она могла долезть до таких высоких сучков, куда ему было не добраться. Миссис Торнтон как-то пришло в голову, что Эмили уже слишком большая, чтобы и дальше купаться нагой. Единственным костюмом, который она смогла приспособить для купания, была старая хлопчатобумажная ночная рубашка. Эмили прыгнула, как обычно; сперва воздушными пузырями ее опрокинуло вверх тормашками, а потом мокрый хлопок окутал ей голову и руки и едва ее не утопил. После этого вопрос приличий так и остался в подвешенном состоянии: все-таки цена слишком велика — утонуть ради их соблюдения; по крайней мере, на первый взгляд, это было чересчур.
Но однажды в пруду действительно утонул негр. Он объелся крадеными манго и, уже чувствуя свою вину, решил еще и прохладиться в запретном водоеме, с тем чтобы потом единожды покаяться в двух прегрешениях. Плавать он не умел, а при нем был только негритенок (Малыш Джим). Холодная вода и обжорство привели к апоплексическому удару. Джим немножко потыкал в него палочкой, а потом убежал в испуге. Погиб ли человек от апоплексии или утонул, стало предметом дознания, и доктор, прожив в Ферндейле неделю, решил, что все-таки негр утонул, хотя покойник и был до самого рта набит зелеными манго. Большая польза от происшествия состояла в том, что ни один негр не стал больше здесь купаться под страхом, что “даппи”, или дух мертвеца, может его схватить. Так что, если какой-нибудь черный хотя бы приближался к пруду в то время, когда дети там купались, Джон и Эмили устраивали представление, будто даппи нащупывает их под водой, и ужасно огорчались, когда негр второпях скрывался. Только один негр в Ферндейле действительно однажды видел даппи, но этого оказалось вполне достаточно. Ошибиться, спутав даппи с живыми людьми, невозможно, потому что голова у даппи на плечах повернута задом наперед, а еще на них цепи; кроме того, никто не должен называть их “даппи” в лицо, потому что это дает им силу. Этот несчастный человек забылся и, увидев призрак, вскрикнул: “Даппи!”. И заработал ужасный ревматизм.
Хромоногий Сэм рассказывал им множество историй. Он, бывало, сидел день-деньской на камнях сушилки, где вялился на солнце красный стручковый перец, и выковыривал червей из пальцев ног. Сначала это казалось детям очень противным, но он, видимо, получал от этого немалое удовольствие; и к тому же, когда тропические блохи залезали под их собственную кожу и оставляли там свои маленькие яичные кладки, это ведь не было так уж непереносимо мерзко. Джон иногда растирал такое место даже с каким-то трепетным увлечением. Сэм рассказывал им истории про Ананси: про Ананси и Тигра, и про то, как Ананси приглядывал за Крокодильей детворой, и прочее в том же роде. А еще у него был маленький стишок, который произвел на детей очень сильное впечатление:
Старый Сэм плясать мастак. Не уймется он никак.
Пляшет сутки напролет, Никогда не устает.
До тех пор плясать он может, Пока с ног не слезет кожа.
Возможно, стишок был как раз про то, как с самим старым Сэмом стряслась беда: он был очень общителен. Ему было предсказано, что у него будет великое множество детей.
2
Ручей, питавший плавательный бассейн, сбегал в него по глубокой лощине в зарослях кустарника. Он манил
Колибри строят из шерстинок свои малюсенькие гнезда на самых концах тонких веточек, где их не достанет ни одна змея.
Они так беззаветно пекутся о своих лежащих в гнездышке яйцах, что не тронутся с места, даже если к ним прикоснуться рукой. Но, зная до чего эти птички нежны, дети никогда себе ничего подобного не позволяли, они лишь сдерживали дыхание, и вглядывались, и таращились до тех пор, пока в глазах у них не потемнеет.
Как бы то ни было, это неземное блистание обычно служило некоей преградой и не пускало дальше. Редко когда кто- то из детей предпринимал дальнейшие исследования: я думаю, это вообще случилось лишь один раз, в день, когда Эмили почему-то была особенно не в духе.
Это был ее собственный десятый день рождения. Они проболтались целое утро в стекловидном мраке своей купальной ямы. Теперь Джон сидел голый на берегу и мастерил из прутиков плетеную ловушку. Малышня крутилась на мелком месте и радостно визжала. Эмили прохлаждалась, сидя в воде по самый подбородок, и рыбья мелюзга сотнями любопытных ртов щекотала каждый дюйм ее тела — что-то вроде невыразимо легких поцелуев.
Она вообще в последнее время чувствовала омерзение, когда к ней прикасались, но эти рыбьи касания были ей как-то особенно отвратительны. Наконец, уже не в силах так больше стоять, она выкарабкалась из воды и оделась. Рейчел и Лора были слишком малы для долгой прогулки, и, кроме того, она чувствовала, что меньше всего хочет, чтобы с ней пошел кто- то из мальчиков; так что она тихонько прокралась за спиной у Джона, причем глядела на него, зловеще нахмурившись, хотя и не имела на то никакой причины. Вскоре она, никем не видимая, уже углубилась в чащу кустарника.
Она прошла около трех миль, довольно быстро поднимаясь вдоль речного ложа и ни на что особенно не обращая внимания. Она еще никогда не забиралась так далеко. Потом ее внимание привлекла прогалина, ведущая вниз, к воде; здесь-то и был исток речки. Она в восторге затаила дыхание: вода била ключом, чистая и холодная, из трех отдельных родников, под бамбуковой сенью — как и положено начинаться реке; это была величайшая из возможных находок и личное открытие, принадлежавшее только ей одной. Она немедленно возблагодарила в душе Господа, за то, что Он в день ее рождения подумал о таком замечательном подарке, особенно когда казалось, что все складывается как-то не так, а потом начала шарить на всю длину руки в известняке, откуда били родники, среди зарослей папоротника и кресс-салата.
Услышав плеск, она оглянулась. С полдюжины чужих негритят спустились по прогалине, чтобы набрать воды, и таращились на нее в изумлении. Эмили пристально посмотрела на них. Охваченные внезапным ужасом, они побросали свои тыквы-горлянки и галопом поскакали прочь, вверх по прогалине, как зайцы. Эмили последовала за ними, не медля, но с достоинством. Прогалина сузилась до тропы, а тропа очень скоро привела в деревню.
Все тут было лоскутное, неряшливое, пронзительно голосящее. Кругом вразброс стояли маленькие одноэтажные плетеные лачуги, сверху полностью укрытые сенью огромнейших деревьев. Не наблюдалось и подобия какого-либо порядка: лачуги торчали как попало, там и сям; нигде не было никаких оград; виднелись только одна или две головы крупного рогатого скота, чудовищно истощенного и запаршивевшего; непонятно, содержался ли этот скот под крышей или же прямо на улице. А посредине деревушки красовалось какое-то неописуемое не то болото, не то мутный пруд, в котором негры плескались вместе с гусями и утками.
Эмили пялилась на негритят; они пялились на нее. Она двинулась по направлению к ним; негритята сразу рассыпались по разным лачугам и следили за ней оттуда. Воодушевленная приятным чувством внушенного ею страха, она продвинулась еще и наконец наткнулась на древнее создание, которое поведало ей: это Либерти-Хилл, тут Город Черных Людей. В старое время негры сбегают от бушас (надсмотрщиков), сюда приходят жить. Они негритята, они букрас (белых) никогда не видали… И так далее. Это было убежище, построенное беглыми рабами и все еще обитаемое.