Шрифт:
Annotation
Роман Ричарда Хьюза (1900–1976) «Крепкий ветер на Ямайке» (1929) построен на авантюрном сюжете, однако весь пронизан глубокими философскими вопросами — о природе добра и зла, о преходящести многих привычных и кажущихся устойчивыми представлений. XIX век, Ямайка. Колонисты-англичане отправляют своих малых детей в школу в Англию, но вскоре на судно с дошкольниками нападают пираты. Дети и морские разбойники пускаются в довольно беспорядочное плавание, а приключенческая история приобретает черты романа воспитания. Но мрачный финал книги является полной неожиданностью
Ричард Хьюз. Крепкий ветер на Ямайке
Вступление[1]
I
1
2
3
4
II
1
2
3
III
1
2
3
4
IV
1
2
3
V
VI
1
2
3
VII
1
2
VIII
1
2
3
4
5
IX
1
2
3
4
X
1
2
3
4
5
6
7
8
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Вступление[1]
ЛЕТ сорок тому назад, когда я был молодым человеком, только что из Оксфорда, одна дама, друг нашей семьи, по какому-то случаю показала мне — просто как предмет мимолетного интереса — несколько листков бумаги, которые хранились у нее на дне одного из ящиков комода. Листки были исписаны карандашом, написанное различалось нечетко, строчки были неровные, буквы тоненькие, как паутинка, но почерк элегантный; принадлежал он очень старой леди поколения королевы Виктории. Запись была посвящена происшествию из собственного детства автора, и происшествие это было единственным в своем роде.
В 1822 году (писала она) вместе с еще несколькими другими детьми она направлялась с Ямайки домой в Англию на бриге “Зефир”, когда бриг этот был захвачен пиратами у самого побережья Кубы. Очевидно, бриг перевозил довольно значительную сумму звонкой монетой, спрятанную на борту, и пираты об этом каким-то образом прознали. (Впоследствии у нее возникло предположение, не был ли Аарон Смит, таинственный новый помощник капитана, в сговоре с ними. Не служил ли он у них наводчиком?) Но Ламсден, капитан “Зефира”, упорно отрицал, что он вообще везет какие-либо деньги, и хотя они обшарили все судно от носа и до кормы, найти ничего не смогли. Чтобы заставить Ламсдена заговорить, они пригрозили ему, что убьют у него на глазах всех детей, находящихся на его попечении, если он не выдаст денег. Но ведь деньги, в конце концов, были его собственные, а дети — нет, и этого пираты не приняли в расчет; даже когда предупредительный залп был дан по палубной рубке, куда согнали всех детей — и целили пираты прямо у них над головами, — Ламсден остался неколебим. Тогда пираты выпустили детей из рубки и переправили их на свою собственную шхуну, желая удалить их из пределов видимости и слышимости на то время, пока меры более непосредственного (и, несомненно, более успешного) убеждения будут применены собственно к нежной персоне Ламсдена. Там, на пиратской шхуне, сверх того, детей окружили лестным вниманием, можно сказать, обласкали, на славу угостили засахаренными фруктами. Им было настолько хорошо у пиратов, так они с ними поладили, что они едва не плакали, когда пришло время попрощаться с новыми друзьями и опять вернуться на бриг.
На этом короткая история, изложенная карандашом, кончалась. Ламсден к тому времени сдался, пираты получили свои деньги, равно как и остальную добычу, и два судна разошлись. В итоге пираты похитили и увезли с собой вовсе не детей, а Аарона Смита.
Но… предположим, что в силу какой-то случайности дети вовсе не вернулись на борт брига под защиту верного капитана Ламсдена? Предположим, что эти такие человечные пираты вдруг обнаруживают, что на них, непонятно на какой срок, легла обуза в виде целой детской, которую они должны теперь неотвратимо таскать за собой…
Очень молодой человек (а им-то я и был, когда тема “Крепкого ветра на Ямайке” вот так вот запросто и даром на меня свалилась) редко бывает настолько зрелым, чтобы писать романы; я, скорее, находился в том возрасте, когда в один присест пишутся вещицы покороче. По всему казалось, что лучше бы отложить начало работы над книгой до того момента, когда мне исполнится, по крайней мере, лет двадцать пять или двадцать шесть; а между тем я решил перенести мою историю во времени на целое поколение позже по сравнению с той, что произошла с “Зефиром”,
Когда настало время и в самом деле приступить к работе над книгой, я удалился на замечательнейший и красивейший маленький остров-город под названием Каподистрия, в Адриатике, где в то время обменный курс был таким льготным, что я мог жить, не тратя практически ничего — а это было как раз то, чем я тогда располагал, — и где говорили исключительно по-итальянски, а я (во всяком случае, на первых порах) на этом языке не знал ни слова, так что мог работать целый день в “Кафе делла Лоджия”, не отвлекаемый болтовней, которая для меня была просто бессмысленным шумовым фоном и мешала не сильнее, чем ветер или дождь. Там-то целую зиму я и бился над первой главой. Может показаться, что дело подвигалось медленно; но я решил, что книга моя должна быть короткой, а в этом случае всегда больше времени уходит на то, что писатель из книги выкидывает, чем на то, что в ней остается. Когда наконец я — подгоняемый моим все улучшающимся пониманием итальянского — вернулся в Британию, я послал эту первую главу в Нью-Йорк, Генри Годдарду Личу, и он напечатал ее в “Форуме” в виде отдельного рассказа. В этой главе говорилось об урагане, и он написал: “Мне понравился твой крепкий ветер на Ямайке”, и мне, в свою очередь, тоже понравилась эта его фраза, и я тут же решил, что таково будет название всей книги, когда я ее напишу.
Вскоре, вслед за этой первой главой, я и сам пересек Атлантику, с моей теперь уже наполовину законченной рукописью в качестве основного багажа, чтобы навестить старых друзей; встреча эта замечательно удалась, и как-то так вышло, что она растянулась на восемнадцать месяцев. Там, в Америке, я и завершил в конце концов свою книгу, живя в одиночестве в старом деревянном каркасном доме (с бюджетом десять долларов в неделю) в окрестностях Нью-Престона, штат Коннектикут. Вот почему получилось, что книга увидела свет в Нью-Йорке на несколько месяцев раньше, чем в Лондоне, так что первое ее издание — американское. (Увы, появилась она тогда под измененным заглавием “Вояж невинности”, но в остальном мире она стала известна с самого начала под названием оригинальным, американские же переиздания выходили потом то под одним названием, то под другим.)
При первом появлении романа несколько известных нью- йоркских обозревателей оказали ему поддержку и без конца обращали на него внимание, но читатели откликаться не торопились. В тот момент все читали “Бездну морскую” Джоан Лоуэлл, и от публики было трудно ожидать, что она проглотит зараз две книжки о приключениях детей на море. Первое издание “Вояжа невинности” никак не могло подобраться к заветному кругу бестселлеров. Несмотря на этот медленный старт, в течение прошедших с тех пор более чем тридцати лет книжка никогда не прекращала издаваться в Америке, напротив, поток перепечаток постепенно все нарастал. Более того, именно американец не так давно, отбросив всяческое благоразумие, назвал ее “лучшей книгой о детях, когда-либо написанной”, — оценка, на которую в Европе никто бы не решился.
С другой стороны, и в Лондоне, и в целом в Европе с самого ее появления большой и мгновенный успех, кажется, свалился на нее разом, как гром средь ясного неба, преимущественно, я думаю, потому, что в ней было о чем поспорить. Конечно, не всем она пришлась по вкусу; многие ревнители детства вознегодовали, раскипятились и вышли из себя. Она не понравилась Андре Жиду, он не мог понять, зачем она вообще была написана. Она не понравилась также директрисе Королевской школы офицерских дочерей в Бате, та выразила уверенность, что ни одна из ее маленьких подопечных не смогла бы убить взрослого человека, а если бы они такое совершили, то вполне можно надеяться, что, будучи правдивыми детьми, они (как Джордж Вашингтон) откровенно бы в том сознались — она так и выразилась в своем письме в газеты.