Крепость Дракона

Стэкпол Майкл А.

— Думаю, сейчас наиболее уместно назвать меня Обреченным.

— Даже не надейся на скорую смерть, — покачал головой Резолют. — Хочешь оказаться мне полезным? Сколько всего авроланов работает на руднике?

— Шестнадцать. Четыре вилейна, восемь бормокинов, двое людей-наблюдателей и еще двое стукачей среди рабов. — Воркэльф оглянулся на дорогу. — Рыжий возница — тоже стукач.

— А по какой причине должен я тебе верить?

Синие глаза Банаусика вспыхнули.

— Ты меня одолел, и я предложил тебе свой меч.

— Это Кайтрин тебя одолела. Ей ты и отдал свой

меч.

Ноздри эльфа раздулись.

— Даю тебе слово чести. Моя семья…

— Твоя семья погибла. Все наши семьи погибли. Если бы у тебя была честь, я бы тебя здесь не встретил.

— Я сделал это, чтобы остаться в живых. — Банаусик вздохнул и словно бы стал меньше ростом. — Я знал, что этот день настанет. Я многое видел, и тебе надо об этом знать.

Резолют прищурился:

— Так говори.

— Я скажу тебе многое, но не все. Я сообщу тебе то, что нужно знать для захвата Свойна. Но остальное… Если я это тебе скажу, она узнает и убьет меня.

— Жалкий лепет, — вымолвил Резолют. — За такие слова тебя следовало бы убить.

— Не делай этого, если ты хочешь освободить Воркеллин. — Воркэльф обтер рот и размазал при этом кровь по щеке. — Пусть отныне и до самой смерти меня зовут Ничтожным, если ты этого хочешь. Это не важно. Главное — возьми Свойн. Убей Маларкекс. Как только она умрет, я скажу тебе все, что знаю. Ты будешь доволен.

— Может, объяснишь как следует? Воркэльф плюнул кровью.

— После падения Окраннела меня взяли домой, в Воркеллин. Я видел, как Кайтрин создавала одного из сулланкири. Мне известно, что еще она хотела сделать и почему у нее это не вышло. Я не знаю, как ее остановить, но знаю, как можно поправить многое из того, что она сделала.

Он постучал тонким пальцем по голове

— Это все здесь. Если ты убьешь меня, то Воркеллин будет потерян навсегда.

ГЛАВА 52

Керриган решил завести дневник: если он сразу не сойдет с ума, то сможет запечатлеть там некоторые здравые мысли. На идею эту его натолкнуло случайное замечание Резолюта, высказавшегося по поводу рифмовок Уилла:

— Если это лучшее, что ты можешь придумать, менестрели ни разу не вспомнят о твоих подвигах.

Адепт даже самому себе не признался, что слова Резолюта страшно его тогда возмутили: то есть как это? Об Уилле будут слагать песни, а о нем позабудут? В ту же минуту Керриган вспомнил великую «Историю Вильвана», уделявшую внимание знаменитым магам. Историки просто обязаны написать большую главу, посвященную его приключениям. Как-никак ему удалось избежать участи невинно убиенных детей; к тому же он придумал новый метод лечения, с помощью которого спас панка; он посетил Гирвиргул. Только этих событий хватило бы на небольшой приключенческий роман, а ведь впереди у него еще новые славные дела: осада Свойна, спасение заложников — поистине, история получится героическая.

Пусть Уилл сочиняет свои стишки и песенки, а он, Керриган, будет работать над собственным жизнеописанием. Не подумайте, что адепт не умел сочинять стихи. Просто он полагал, что песни менестрелей — удовольствие

для безграмотных людей. Цивилизованные же люди способны писать, а письменное свидетельство не подвержено изменениям, его не надо механически заучивать и приспосабливать к вкусам публики.

Песни Уилла будут развлечением; я же создам историю.

Трудность состояла в том, что для отображения истории требовались как минимум карандаш и бумага. Это тебе не песенки сочинять! Еды и вооружения Адроганс припас вволю, а на канцелярские товары не расщедрился и расход их строго контролировал. У генерала, как считал Керриган, была едва ли не мания: он все боялся, что с помощью магии кто-нибудь заколдует весь запас бумаги. Адроганс полагал, что враги смогут прочесть его приказы и переписку с королевой Лакаслина. Из-за этой его параноидальных наклонностей вся бумага хранилась под замком.

Отсутствие бумаги приводило Керригана в отчаяние, из-за этого он стал даже плохо спать. Как-то ночью, бродя во время бессонницы по лагерю, он наткнулся на трех королевских гвардейцев из Джераны. Один из них держал в руке лист бумаги и силился прочесть, что там было написано, но, судя по тому как он крутил туда-сюда бумагу, было ясно, что задача эта для него непосильная.

Высокий гвардеец хлопнул грамотея по плечу:

— Ты уверен в том, что моя Флора родила ребенка от булочника?

Грамотей пожал плечами:

— Да тут вроде так написано, Фоссиус.

Керриган застенчиво улыбнулся:

— Если хотите, я вам прочту.

Троица подозрительно на него уставилась, а потом Фоссиус подтолкнул грамотея в спину.

— Пусть прочитает.

Адепт взял листок и начал читать, хотя рукописный шрифт совершенно не был похож на тот, которым писали на Вильване, и разобрать его было не так-то просто.

— Ага, все понятно, Фоссиус, твоя Флора кормит грудью сына булочника. Жена булочника родила двойню; и тут написано, что она — маленькая хрупкая женщина.

Фоссиус гордо улыбнулся:

— Все верно, жена булочника — пигалица, ну а моя Флора ей поможет, ведь нашу девчонку пора отнимать от груди. Так что, Пириус, напрасно ты меня расстроил.

Керриган закончил читать. Письмо написано было соседом, кроме местных сплетен в нем содержались также новости для каждого из троих гвардейцев. Все они очень хотели ответить на письмо, и Керриган согласился им помочь при условии, что они дадут ему чистой бумаги. По лагерю быстро разошлась молва, и солдаты стали приносить ему клочки бумаги, или кожи, или даже материи, на которой можно было писать.

Несмотря на то что лагерь готовился в поход и укладывал вещи, дело Керригана процветало. Когда Уилл заметил, что он бы на его месте брал за работу серебро, а не бумагу, Керриган уверился в том, что поступает правильно. «Неспроста, — размышлял он, — Уиллу хочется, чтобы я брал деньги: он же сам их и украдет». Адепт складывал все свои бумажные клочки в кожаную папку, которую подарил ему офицер из Хелурки за то, что Керриган написал ему историю его Стального легиона. Папку эту маг отдал на хранение Ломбо.