Крепость души моей
Шрифт:
– Врача!
– У вас сотовый есть?
– Нет…
– И у меня нет… Игорь Вениаминович!
Философ Перетятько навис над троицей, вглядываясь в лицо лежащего. Всех накрыла тень гигантского брыля.
– Дербаю плохо! Сердце, наверное…
– Тепловой удар? – предположил Самойлов.
– У вас телефон есть?
– Есть, есть! – засуетился философ. – И телефон, и нитронг… Жаль, водички нет, запить.
– Нитронг, – Никонова протянула руку. – Звоните в «скорую»!
– Да-да! – Перетятько лихорадочно шарил
– Вода есть у кого-нибудь?! – заорал слесарь Самойлов, перекрыв гомон пикетчиков. – Воды дайте, уроды! Человеку плохо!
И, обернувшись к Никоновой:
– Надо убрать с солнца. Нельзя ему здесь…
– Взяли!
Дородная швея решительно ухватила красного колумниста за тощие щиколотки. Слесарь взялся подмышки, и они понесли Дербая в холодок, под администрацию. Милиция с интересом наблюдала за происходящим. На помощь не спешила, но и не препятствовала.
– Виталий, вы меня простите, – шептала на ходу Никонова. – Вы…
Глаза ее блестели.
– Уроды, – бормотал себе под нос Самойлов. – Из всех один настоящий мужик нашелся, и тот – баба…
Перетятько, забросив мегафон на ремне за спину, ругался с мобильником.
– …не знаю я! – летели обрывки реплик. – Не знаю! Я не врач! На площади! Перед администрацией… мы требуем немедленно!..
Дербая уложили на газон, под серебристую ель. Кучерявый парень, ученик токаря Василькова, принес бутылку «Моршинской» – теплой, без газа. Самойлов осторожно приподнял голову лежащего, и Никонова с третьей попытки просунула капсулу нитронга между белыми, бескровными губами. Стоявший наготове парень протянул женщине бутылку с водой.
– Спасибо, – внятно сказал Дербай. – Спасибо, Зина.
11:48
…мы предлагаем это каждому семнадцатому…
Окружную расчистили. О трагедии напоминало немногое: с десяток обгорелых машин в кювете, да еще опрокинутый «Богдан». Возле автобуса стоял ангел в гавайке. Носком сандалии он пинал мелкие камешки. Ударяясь о стекла и металл, камешки издавали сухой, неприятный стук.
– Нет, – сказал он, когда я приблизился.
Я повернулся и побрел обратно.
– Стой…
Он оставил забаву с камешками и обошел меня по кругу. Вспомнился «Вий». Бедняга Хома Брут очерчивал круг мелом, чтобы его не погубила нечисть. Остаться в ангельском круге? Все погибнут, а я… Впрочем, Хоме его круг не сильно помог.
– Гордый?
– Нет.
– И впрямь… Глупый?
– Пожалуй.
– Просить будешь?
– Да.
– За себя?
– Нет.
– А вот это зря.
Что-то в его голосе было не так. Я вслушался и понял. В словах, произносимых ангелом, напрашивалась издевка. Насмешка. Язвительность. Ничего этого в сказанном не было. Он был внимателен и доброжелателен. Просто добро и желание он понимал по-своему.
– Почему
– Спасаются в одиночку. На жалость давить будешь? Готов, значит, положить жизнь за други своя…
– Иди ты к черту, – сказал я.
Он засмеялся. Лучше бы я промолчал. Этот смех…
– Есть у ангела два крыла, – речитативом протянул он. – Слева – белое, справа – черное… Это хорошо. Это правильно. Тебе каким махнуть?
– Почему там никого нет? – я указал вперед.
– Там?
Мы оба посмотрели вдоль трассы. Сквозь воздух, способный стать бетоном и металлом. За преграду, остановившую поток машин. Дальше, где воздух был воздухом, а люди не отсчитывали минуту за минутой в ожидании конца.
– Ну да. Там же безопасно. Почему там не торчат зеваки? Наблюдатели? Представители Красного креста? Военные?! Да кто угодно… Боятся?
Я вспомнил, что над городом за все это время не пролетел ни один самолет. Даже инверсионных следов не было. Впору было поверить, что планета опустела, что мы – не первые, а последние.
– Спасаются в одиночку, – повторил он. – Поправка Ноль? И не надейся.
Я пожал плечами:
– Ерунда. Бессмыслица.
– Притча, – возразил он. – Хорошо, уговорил.
– В каком смысле?
– Встань, возьми жену бывшую твою и дочь вашу, и мужа жены бывшей твоей с детьми их. Встань и иди, чтобы не погибнуть тебе за беззакония города. Доволен?
– Прямо сейчас? – выдохнул я.
Ангел сел передо мной на асфальт.
– Зачем сейчас? Приди сюда перед рассветом судного дня. Можно на машине, так проще. В одну влезете?
Я посчитал в уме:
– Влезем. У них восьмиместный Hyundai…
– Ну и славно. Не бойся, тут никого не будет. Даже если соберутся толпы, для тебя никого не будет. Скатертью дорога…
Он скрестил ноги по-турецки:
– Я спрашивал, доволен ли ты?
– Погоди, – сказал я. – Бывшая без мамы не поедет. И потом Алёна… Я не могу без Алёны. Давай так: Алёна едет вместе с нами. И мама бывшей… В салоне восемь мест, они влезут. Еще одно свободное останется.
Он молчал.
– Ну хорошо, пусть Алёна едет вместо меня. Ладно?
– Мама бывшей тоже вместо тебя?
– А так можно?
– Нельзя. Вот видишь, ты уже недоволен. Ты просил, я согласился, и ты недоволен. Зачем вам жить, таким?
Теперь молчал я.
– Вам дай палец, по локоть откусите, – размышлял ангел, наматывая на палец край гавайки. – Так ты весь город захочешь вывезти. Репка за дедку, бабка за внучку… Отказать? С другой стороны, я пообещал. Будет по слову моему: возьми жену бывшую твою и дочь вашу, и мужа жены бывшей твоей с детьми их. Все, конец списка. Жду за час до рассвета.
– Бывшая без мамы не поедет, – уныло повторил я.
Думать про Алёну не хотелось. Не думать – не получалось.
– Поедет, – заверил ангел. – Побежит. Полетит. И вот еще…