Крепость Магнитная
Шрифт:
Сидит, думает Порфирий, а из репродуктора льется музыка — широкая, тихая, словно река течет. Слушает он музыку, а сам будто на крыльях парит, кружит над своей Неклюдовкой. На поля, на луга, на речку Иванковку смотрит. На деревянный мосток, что повис над речкой. Рядом с мостком — верба. Одна-едннственная. Стоит, опустив ветви, как бы ждет кого-то. Может, его? Приятно ему от нахлынувших воспоминаний, от тепла нерастраченных чувств. Побывать бы в тех краях, да
— Э-э, мечтатель, — подошел Глазырин. — Что нового?
— Все по-старому, кроме одного: ты опять — без денег.
— Угадал! Одолжи трешку.
— Если на это, то у меня, понимаешь, ну как тебе сказать…
— Вижу, есть. Сундучок вон какой завел — замок со звоном.
— Сундучок не только у меня. У Родиона вон, да и у тебя чемодан с секреткой!
— Лекарства там у меня.
— Это те, которые с красной головкой?
— Я не спрашиваю, что там у тебя — масло или сало.
— Сало было у Родиона, да какой-то гад выкрал.
— Известно какой! — подхватил Родион. — Тот самый, который по ночам к кастелянше ходит.
— Я хожу! Ну и что? Ты меня поймал? — стал в позу Глазырин.
— В том-то и беда. Если б пымал, сразу бы мужской снасти лишил. Взял бы бритву и… Ей-бо!
— Ты, спрашиваю, видел? — наступал Глазырин. — Видел, говорю, кто украл?!
— Ничего я не видел.
— Ну и дурак. Сказано — Халява.
— При чем тут мое фамилие?
— А при том, что много на себя берешь… Бритву взял бы… Да у тебя и бритвы нет, вечно на ширмачка бреешься. Куркуль.
— А ты — жлоб!
— Что за кулацкие разговоры? — послышалось в двери.
На пороге стоял Богобоязный. В руках у него — продолговатый сверток. Глазырин шагнул навстречу:
— Салют! Только о тебе подумал, а ты — вот он!
— Постой, это какие же кулацкие разговоры? — поднялся Платон. — Не успел войти, а уже, как свинья, хрюкаешь. Где ты кулаков обнаружил? — По сундучкам видно!
— Что видно, того не стыдно. А вот ты все скрытно делаешь, исподтишка. И не совестно тебе, до сих пор не научил Федьку угол выкладывать! Боишься, кусок хлеба отнимет? Истинно по-кулацки. Да и сейчас пожаловал: смотрите на него, в руках сверток- — культура! А что там в свертке — пол-литра?
Богобоязный бросил недовольный взгляд на Платона, взъерошился:
— Ты меня поил? Деньги на водку давал? Ах нет, ну и сопи в дырки!
— К чертовой матери все это, — возмутился Родион. — Как кочета, едва сошлись, уже в драку… Кыш, скаженные!
— Шум — это еще не драка, — отозвался Богобоязный. —
— Кого ты имеешь в виду? — подступил Порфишка.
Богобоязный прищурил глаза:
— Хотя бы тебя… что, ошибся?
— Нет, почему же, попал пальцем в небо. Да что с тебя взять? Не такой уж ты стрелок — кроме бутылки, никакой цели…
— А ты вот не пьешь, не куришь, к девкам не ходишь. Одно у тебя на уме — деньги в чулок складывать. Сколь тыщ накопил? На водяную мельницу хватит? А может, «фордзон» собираешься купить, чтоб, значит, личное хозяйство на индустриальную ногу? Что ж, валяй! Весна не за горами. Сколько там у тебя десятин в Неклюдовке — пять, семь?
— Сплетничаешь, как баба на базаре.
— Это же истина, все знают.
— Какая истина, кто это — все? — шагнул к Богобоязному Платон. — На бога берешь? Да за такое, сам знаешь, что бывает… И вообще, зачем пришел?
Глазырин встал между Богобоязным и Платоном:
— Ко мне он… Чего на парня навалились?
— Никто его не трогает, а вот пить не позволим.
— Выгоняете? — обернулся Богобоязный.
— Пока нет, но предупреждаем. Каждого, кто попытается нарушить наш комсомольский быт, не только попросим, но можем даже вышвырнуть.
— Не имеете права. Вот захочу и…
— Хлопци, чуете, шо вин каже?
Богобоязный посмотрел на Глытько, ухмыльнулся:
— Помолчал бы, галушник!
Он был все такой же развязный, грубый, ищущий, с кем бы поцапаться, причем порой без всякой на то причины. Ему ничего не стоило бросить в глаза собеседнику колкое слово, облить товарища грязью, а то и спровоцировать драку. И тут же, немного спустя, прикинуться тихим, добреньким: я, мол, вовсе не хотел, да вот вышло.
— Ты меня понял? — повторил Платон.
Взглянув на матроса, Богобоязный опустил голову и, молча, вышел из барака.
— Аглоед, — сказал Родион.
19
Весть о приезде наркома тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе молниеносно облетела всю стройку. Пошли слухи, будто, сойдя с поезда, он сразу направился на рудник и там долго беседовал с передовым мастером Галушковым. Будто выспрашивал у него — первого на горе стахановца, что он думает об увеличении добычи руды, какие у него планы, производственные секреты. А еще судачили, будто бы Иван Галушков жаловался на то, что ему, новатору, не дают развернуться, сдерживают его возможности, вот-де нарком и решил убедиться в этом лично.