Крепость Магнитная
Шрифт:
Директор испытующе посмотрел на ученого и тоном, не допускающим возражений, сказал:
— В фасоннолитейном вам делать нечего!
— Простите, Григорий Иванович, как же тогда… Опыты, это можно сказать, для нас все.
— Понимаю — это главное. Но в чем же дело? Ставьте их непосредственно в мартеновском цехе.
— Как, прямо в цехе? — переспросил Сармин. Он вовсе не ожидал такой щедрости. А по правде сказать, просто не рассчитывал на такой размах, не был готов к экспериментам в таком объеме. Сперва бы в небольшой печурке, а уж потом…
— У нас
— Все-таки рискованно, — признался Сармин. — Одна неудача — и сразу полмиллиона рублей.
— Да, полмиллиона, — сказал директор и нарисовал на листе бумаги цифру с пятью нулями. Вдруг он бросил карандаш, встал. — Вот что, Матвей Ильич, не будем торговаться! Речь идет о спасении Родины, и тут без риска не обойтись. Приступайте завтра же, немедленно! Делайте одну, две… пять плавок. Не получится, дадим еще… Отвечать будем вместе.
Сармин был ошарашен.
Вернувшись к себе в бюро, он долго не мог успокоиться: одно дело неудачная плавка в маленькой печке, а тут целых сто восемьдесят тонн!.. А неудачи, ну конечно же, будут. Погубить плавку, другую, может, и не так страшно, но если десять, пятнадцать. Просто совесть не позволяет.
Первым, кого увидел Сармин в бюро, был кандидат технических наук Безгрошев.
— Иван Васильевич, — не сказал, а воскликнул он, — нам предлагают!.. Представьте, совсем не ожидал!.. Предлагают для опытов одну из мартеновских печей! По выбору. Только что от директора. Доверяет. Это же…
— Это прекрасно! — соскочил с места Безгрошев. Значит, теперь все будет зависеть от нас. По-моему, нельзя медлить, и пока дают — надо брать. Боюсь, могут передумать — и тогда… Надо начинать сегодня, сейчас!..
— Завтра, — оказал Сармин.
— Хорошо, завтра чуть свет, — не успокаивался Безгрошев. И заговорил о том, что проходить мимо ошибок и неудач Бояршина не следует. — Кто такой Бояршин? Сталевар-самоучка. Практик. В наше время этого мало… Одно смущает, на малой печи у него получалось: сколько стали сварил, да еще какой — булатной!.. А вот на большой… В чем же дело? В Златоусте он — герой, а здесь… Вот в этом, мне кажется, и предстоит разобраться. Думаю, начнем с ошибок Бояршина…
— Это хорошо, что вы так настроены, — улыбнулся Сармин. Взглянул на часы. — Ого, второй час ночи. Засиделись мы… До свидания.
Первая плавка не удалась.
Не удалась и вторая. Бились над третьей, но и она не получилась такой, какой бы хотелось. Подсчитывали, выверяли, сопоставляли, наконец, подготовили еще одну — четвертую плавку. Теперь-то, казалось, все будет в ажуре. Но и четвертая пошла в брак.
— Два миллиона собаке под хвост! — сказал сталевар Кузьмин, вытирая пот с лица. — Не ученые — бракоделы!
Сармин лишь взглянул на Кузьмина, ничего не ответил. Нечего было сказать. Не мог он возразить этому человеку, который, как и все советские люди, болел за народное добро, понимая, что идет война и транжирить государственные
Директор же настаивал продолжать опыты.
И когда печь была зажжена, ученые, сталевары не могли отойти от нее, ждали, готовились скорее увидеть, что она принесет, кого родит — красавца или урода.
Плавка удалась. Она поспела гораздо быстрее и была намного дешевле.
Это была победа.
Наступал второй месяц войны.
48
Григорий Иванович не выпускал из поля зрения подготовительные работы, которые велись на блюминге: еще немного, и блюминг преобразится, станет как бы броневым станом, и тогда он, директор, впервые в истории прокатного производства даст команду — катать броневой лист. Все вроде просто, обыденно, а на самом деле речь шла об исключительно важном, рискованном замысле. И если этот замысел удастся реализовать, то его можно смело приравнять к крупной победе на фронте. «А если не удастся? — кольнула мысль. Но директор тут же отогнал ее: — Промахи, ошибки должны быть исключены!»
Замысел породила сама обстановка. Демонтированный броневой стан, на который возлагались большие надежды, все еще находился в пути, и, когда он прибудет, да и прибудет ли, никто не знал. А танковая броня нужна, как воздух. Тысячу раз прав инженер Рыженко, предложивший использовать для ее производства блюминг. Пока придет обещанный стан, танковые заводы могут получить крайне необходимое для них сырье. Но одно дело — задумать, предложить, и совсем иное — реализовать.
Собираясь подменить броневой стан обыкновенным блюмингом, директор понимал: кое в чем идет на ощупь, и все же не побоялся сделать шаг навстречу Рыженко, поддержать его новаторское начинание. Не сразу убедился он в разумном исходе этого начинания. Изучал, исследовал, выносил на обсуждение.
И вот сегодня опять…
На очередное «броневое» совещание Рыженко пришел первым. Он в белой рубахе, подвижный, с юношеским задором, хотя уже и распрощался с первой молодостью. В руках у него свиток ватмана, над которым просидел две последние ночи. Директор тотчас потянулся к свитку, развернул, склонился над чертежами.
Инженеры, мастера, опытные прокатчики должны были сказать на этом совещании если не последнее, то во всяком случае веское профессиональное слово, без которого нельзя было обойтись в сложившейся обстановке. Первым выступил Рыженко. Он коротко доложил о том, что подготовительные работы на блюминге завершены и что броневой лист можно катать хоть сегодня.
— Но… — добавил он после паузы. — Пока нет приспособления, с помощью которого можно убирать готовую продукцию.
— К этому бы платью да еще бы голову! — выкрикнул кто-то.
— Не смейтесь, вот оно, приспособление! — директор развернул свиток. — Смотрите!.. — А сам видел уже не паутину чертежей, а готовый механизм, робот, о котором только что упомянул Рыженко. Подхватив огромный, еще дышащий огнем лист, механизм относит его в сторону. — Просто и хорошо!