Крепость живых
Шрифт:
– Сейчас доедайте, проглоты, да догоняйте – мы вперед проскочим. НЗ снять сбоку. Будем в прямой видимости.
Сверху с приближением база армейского НЗ тоже не шибко впечатляет. Но, учитывая, что кому-то, вероятно, надо будет тут работать, заснять надо внятно, до деталей.
Наши пока не двинулись с места. Потому раз гора не идет к Магомету, то Магомет едет ругаться с горой. Ну или хотя бы ее поторопить.
Судя по тому, каким чертом подлетел Николаич к группе наших компаньонов и как вдарил по тормозам, намерения подтянуть дисциплину у него были самые серьезные. Но ничего не вышло, потому как одновременно с визгом тормозов
– Херрасе!!!
Подпрыгиваем с Николаичем синхронно, как герои комичного мультфильма. Крик раздался над ухом, но нас-то всего двое в салоне машины. Лезем смотреть, кто орал.
– Чертов ара! Напугал до усрачки!
Мы и забыли, что у нас под одеялом сзади клетки с птицами. Выражение морды, да нет, скорее, лица у благородного попугая, возмущенное. Он просто кипит от негодования! Николаич конфузится под выразительным взглядом, снова накрывает клетки одеялом и, пряча свой конфуз, говорит:
– Вот раньше эти птицы кричали: «Пиастры»! – а сейчас кричат: «Херасе!» Куда катится мир!
– Да уже прикатился, чего уж тут…
Колонна трогается.
Оказаться снова в теплой кабине американца после продутой насквозь уазовской клетушки приятно. Николаич под предлогом заботы о тропических птицах избавился от клеток, теперь они у нас в кабине. Рассказываю об инциденте.
Спутники тихо веселятся, пока я пытаюсь найти объекты для съемки. Кроме небольшой фермы тут особенно-то смотреть не на что – поля, вдали взлетная полоса аэропорта Пулково, всякие полетные причиндалы для вывода самолетов на глиссаду, а еще дальше Пулковские высоты. Слева Ульянка – городской район, отделенный от нашей КАД рельсами железной дороги и станцией с тем же названием Ульянка.
Давно не был в этих местах, а ведь здесь детство прошло, причем уже сознательное детство… Когда после переезда пришел в новую школу – удивился. Тогда еще была такая игра «Зарница» – пионеры бегали с деревянными автоматами, и все, вроде как сейчас так понимаю, было предармейской тактической подготовкой школьников – как и НВП, к слову. Но обычно делалось это под руководством холодных сапожников, а то и учителок-женщин, потому и получалось коряво и глупо. Тут же первые попавшиеся на глаза трое мелких первоклашек поразили меня тем, что на полном серьезе бегали с ржавоватым ПТРД. Я аж глазами захлопал: троица мальков волочит противотанковое ружье.
Оказалось, что район Ульянки весьма своеобразен. В этих местах шла ожесточенная молотилка весь период блокады и две армии дрались с невиданным ожесточением на весьма небольшом пространстве, то отбивая, то теряя жалкие куски территории в один-два километра.
Естественно, все мальчишки в Ульянке копали. Не копать тут означало быть белой вороной со всеми последствиями. Разумеется, и я стал рыть.
Для того чтобы на месте боев можно было вести сельхозработы, саперы прочесывали это место раз десять. Потом довелось пообщаться с теми, кто тут разгребал завалы ВОПов. Оказалось, что поговорка «мина на кочке, мина в кочке, мина под кочкой и фугас сбоку» вовсе не была поэтическим преувеличением, а являлась сухим протокольным описанием реальности. Ну и разумеется, хотя саперы и почистили что могли, а потом все запахали (на полях теперь росли капуста и турнепс), но на нашу долю все равно хватило сполна. К тому же, на наше счастье, мины – самая страшная угроза, оставшаяся с войны, уже проржавели, взрыватели их закисли, да и взрывчатка погнила. Если у нас кто и подрывался, то исключительно по своей вине – обычно на снарядах да минометках. До конца 1960-х годов
Достаточно было пройти по дорожкам, огибающим поля подальше от станции к Пулковским высотам, как начинался участок под названием Разбитое. Что тут было – кто знает, но сельхозугодья огибали это место как черт церковь.
Судя по торчавшим из земли искореженным огрызкам бетонных плит, молотого кирпича и свитых штопорами арматурин, стояли здесь какие-то дома.
За девятьсот дней боев, естественно, все это было разнесено вдрызг. Пахать тут было невозможно. А копать получалось отлично. Чуток в стороне оставались окопы в русле речки, которую школьники дружно прозвали Говнотечкой, – там тоже по склонам не пахали.
Тут, конечно, копали все – от мала до велика. Самые мелкие и начинающие не брезговали бродить по вспаханным полям и собирать всякую чушь – патроны, гильзы, хвостовики от минометок, корпуса от ПОМЗ (это такие стаканы из чугуна с рифлением для большего числа осколков)… И, разумеется, кости, пробитые и мятые ржавые каски, короба от пулеметных лент и дисков, рваные цинкачи, сплющенные футляры от немецких противогазов и сами противогазы – без стекол, простреленные (наши с хоботами и немецкие на резинках)…
Поэтому те, кто похитрее, шли дальше. Стоило перебраться через какой-то канал метров пяти-шести в ширину, что делало его труднопереходимым, – и начинались кусты и сравнительно молодой болотистый лесок. Место было добычливое, только все время лез в гости «сапер Водичка». Поэтому наша группка обычно шла дальше – на Пулковские высоты.
Вот там, на основной линии немецкой обороны, мы и шарились. А для того чтобы перебираться через канал в любую погоду, наша артель стырила металлическую лестницу со стройки. Как ее перли – отдельная песня, но дотащили до канала, где и притопили, привязав предварительно веревку. А дальше в любое время выдергивали утоплое сооружение, перекидывали его через канал и снова притапливали.
В это милое время ни о каких гарретах типа нынешних металлодетекторов и речи не шло. Кроме собирателей было только два типа поиска: копательство и бульканье. Копатели без затей подыскивали понравившийся лично им кусок окопа или блиндаж и, проверив по возможности перспективность (ну, например, воронки на бруствере, гильзы и т. п. удостоверяло, что здесь шла стрельба), начинали откачивать воду и рыть, рыть, рыть… После этого на дне окопа или блиндажа становилась доступной всякая фигня и мелочь. По сей причине рыть было интересно, было в этом некое археологическое ощущение. Тогда я впервые ощутил дикое чувство временного пробоя, когда мы нашли баночку с кремом после бритья и, свернув крышечку, увидели четкие отпечатки на креме трех пальцев – даже папиллярные линии сохранились: как взял немец последний раз крем, так след и остался, словно и не было десятков лет, словно это случилось несколько минут назад.
Булькатели были более смелыми. Работали они только летом, пока можно было залезать в воду. Забравшись в воронку, они щупали там в иле руками и ногами. Разумеется, никаких находок вроде книг, газет, тюбиков, зеркал, самодельных рюмок с резьбой, сделанных от скуки в период затишья из гильз, и прочего бытового добра таким методом найти было невозможно, но вот крупные вещи и в первую очередь оружие, которое саперы не чинясь скидывали по воронкам, булькатели находили куда чаще, чем мы. Правда, периодически они резались о куски стекла, напарывались на колючки или калечились другими способами, но такая мелочь не остужала их пыл.