Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

Так проезжая мимо, пытаюсь расшифровывать письменные фрагменты на полуистрепанных плакатах, висящих на брандмауэрах. Плакаты многократно переклеены и разорваны на большие куски. Непросто расшифровывать такие вот клоки. Но тут мой взгляд привлекают большие красные буквы: «HALTE AU NAZISME!» .

Слово «HALTE» – сбивает меня. Странно, что оно звучит на французском языке почти как по-немецки. Позаимствовано из немецкого языка?

Теперь приходится ехать по компасу. Здесь проходит дорога с односторонним движением – sens unique -,

в которую нам никак не влезть. Но «кучер» действует так, будто вообще не ви-дел дорожный знак. «Кучер» мог бы в своей отупляющей скуке легко направить «ковчег» пря-миком в ад, если бы я только показал ему направление. Он, кажется, не чувствует ни капли на-пряжения, висящего в воздухе.

Fresnes.

Спрашиваю какого-то старика о тюрьме. При этом Бартлю и «кучеру» становится буквально «дурно». И тут, внезапно позади нас, раздается щелчок. По нам сзади стреляют, что ли? Или с крыши? Из мансарды? Каждой клеточкой своего тела чувствую: Здесь настоящая бочка с поро-хом, готовая взорваться в любую минуту!

Но затем беру себя в руки и успокаиваюсь: Это, конечно, просто неисправное зажигание.

Мы должны найти Симону – любой ценой. И еще шины. Симону и шины! Симону и шины! Симону и шины! бормочу сам себе под нос как заклинание.

Брожу взглядом по пестрым деревянным дорожным указателям на перекрестках: Тактические знаки и цифры, но никакого указания на парк автомобилей.

В утреннем свете швейцарские домики этих пригородов выглядят печально в своем странном стиле вырезанных лобзиком фигурок. Красочные цвета, напоминающие пестроту цветочных клумб, тоже не могут ничего изменить. Серые стены, закрытые зеленые ставни, закрытые железные ворота, высокие столбы ворот из красных кирпичей. Тявкающие собаки, отсутствие людей, отсутствие машин – что за хреновый район!

В конце дороги возвышается огромный серый бастион: Без сомнения это и есть тюрьма!

Этот вид доставляет мне боль: Неужели за стенами вот этого каземата находится Симона?

Мощные стальные ворота.

«Серое, серое, серое: Оставь надежду, всяк сюда входящий!» пронзает меня мысль.

В караульном помещении, отвратительно воняющем лизолом , узнаю от фельдфебеля в форме СС, с бляхой с изображением черепа и костей:

– Все транспорты с заключенными ушли...

– А куда?

– В Равенсбрюк , господин лейтенант.

– В Равенсбрюк?

– Так точно, господин лейтенант, это такой концентрационный лагерь...

Судорожно сглатываю от страха. Концлагерь? Как Симона сможет это пережить?

Я как-то видел заключенных из концлагеря – это были не люди, а настоящие живые мертве-цы, около Ландсберга, которых привезли из какого-то концлагеря и которые выглядели гораздо хуже, чем даже русские военнопленные.

А затем мелькает мысль: Симона в Германии! В Равенсбрюке! – Равенсбрюк... Что там было с Равенсбрюком?

«Зуркампф находится в концлагере Равенсбрюк –

Уккермарк – это в направлении Нойш-трелица », слышу, словно наяву объяснение Казака.

– Когда же здесь была произведена зачистка? – спрашиваю фельдфебеля как можно более без-различно.

– Три-четыре дня тому назад, господин лейтенант ..., однако...

Что за странный тип этот штурм- или штурмбан- или как там еще-чего-то-фюрер? Раньше эти парни выглядели совершенно иначе. А теперь передо мной эта вот потертая рожа: Мужик кажется полностью в дерьме.

В руке сильно бьет пульс, и голова, кажется, тоже уже не в порядке: Меня так мутит от голово-кружения, будто кто-то тянет за ноги. Но чувствую, что если только обопрусь о письменный стол этого испуганного караульного, то, наверное, смогу справиться с этим своим состоянием.

Подожди-ка, этот странный человек хотел же сказать еще кое-что, но замолчал поколебав-шись...

– Однако, что? – невольно повышаю на него голос, хотя вовсе не хочу этого.

– Однако, это еще вопрос, господин лейтенант, прибыл ли туда этот транспорт.

– Почему это?

Теперь эсэсовец делает движение, которое должно выражать крайнее смущение.

– Что? – уже кричу на него.

– Союзники атаковали колонну с воздуха. Колонна полностью сгорела...

– Откуда Вы это знаете?!

– Слышал нечто в этом роде, господин лейтенант! Это случилось сразу за Парижем!

Оказавшись снова на свежем воздухе, вынужден сделать несколько глубоких вдохов-выдохов: Мне надо придти в себя от услышанного. Я должен постараться изо всех сил остаться на ногах и сохранить присутствие духа.

То, что сказал этот засранец-эсэсовец, не должно быть правдой: Он просто хотел ввести меня в заблуждение. Только этого не будет...

Что же теперь? Как быть дальше? Старик давно смог бы придумать что-нибудь. Но что? То, что мы продумывали с ним, не предусматривало подобного развития событий. Что же теперь? Те-перь дела и у самого Старика не фонтан. И он, скорее всего, уже не выкрутится – даже орден на шее ему теперь не поможет.

Соня, вот та ведьма, которая выдала Симону! И Бисмарк! Этот гад должен знать все! Он при-ложил все силы, чтобы выбросить меня за борт.

Когда вновь появляюсь перед своей командой, Бартль вопрошающе смотрит на меня. Затем заикаясь, со страхом в голосе произносит:

– Мадемуазель... Я имею в виду, фройляйн Симона...?

– Вывезли в Германию, Бартль. В Равенсбрюк. В концлагерь.

Бартль корчит лицо как от сильной боли.

Мы не можем стоять здесь дольше и группе эсэсовцев, вышедших из одной из стальных дверей, и с пристальным любопытством рассматривающих наш «ковчег», предлагать еще и спектакль.

– Мы здесь лишние, – говорю Бартлю громко и затем тихо добавляю: – Мы здесь в полной зад-нице – в какой-то мере! А потому – в карету и рвем когти!