Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

Вокзал тоже полностью разбомблен. Но, несмотря на разрушения, он, кажется, продолжает работать. Подъезжают полуторки с военно-морскими номерами. Партию в почти полсотни матросских вещмешков грузят в багажный вагон. Эта картина действует мне на нервы. Хорошо знаю, что значит эта погрузка: это не просто вещмешки, забрасываемые в вагон, а знак того, что погибли 50 моряков. Такое количество людей в экипаже подлодки. Один моряк — один вещмешок. И эти вещмешки — все, что осталось от ушедших в боевой поход подводников.

С места парковки машин смотрю на рейд. Рейд Бреста — это один из красивейших рейдов мира и он

настолько огромный, что все флоты мира могли бы здесь одновременно бросить якоря, не боясь задеть друг друга.

Брест был моим первым портом приписки. Здесь, на борту эсминца, начиналась моя карьера военкора. Там внизу я писал на рассвете, сразу после швартовки, текст о ночном боестолкновении в Бристольском канале. «Британский флот разбит в пух и прах!» — появился тогда мой текст во всех газетах под таким, написанным чужой рукой, заголовком. Это был текст о том, как английские траулеры, появившиеся, словно покрытые белой известью декорации в прожекторном свете, были атакованы огнем наших артиллерийских установок и потоплены.

Подъезжаем к госпиталю, где лечятся моряки флотилии. Здание раскрашено огромными ровными разноцветными плоскостями — зелеными, охристо-желтыми, коричневыми. Перед красивым, округлым фасадом — уродливая баррикада из балок и стволов деревьев, меж которыми свисают защитные сети с огромными ячейками. Курам на смех!

Проезжаем дальше и рядом с будками часовых у ворот флотилии вижу два огромных бетонных блока, напоминающих сахарные кубики.

Наверное, здесь, во время бомбежки укрываются часовые. Оба «сахарных кубика» имеют входные люки. Весело тут у них!

Асфальт перед въездом тоже причудливо раскрашен. Немного работы красками и кистями — и вот причудливые пятна. Стою и удивляюсь: вероятно, это сбивает противника с толку, и он не может идентифицировать с воздуха раскрашенный таким образом объект с имеющимся планом города.

Боцман — унтер-офицер, начальник караула — колеблется несколько секунд. Затем, несмотря на мой серый полевой прикид, он признает во мне моряка и, сделав два шага назад, салютует мне. Солдаты, высыпавшие из караулки, смотрят, открыв рты на нашу замаскированную машину.

— Командир на месте?

— Так точно, господин лейтенант!

Ну вот и все. Мы — на месте. Медленно переваливаем через «лежащего полицейского».

ЧАСТЬ III

ФЛОТИЛИЯ

У Старика идет планерка с двумя офицерами. На голове у него низко надвинутая фуражка. В тени ее козырька почти не различаю его лица.

Слышу, что утром ожидается приход подлодки, другая, послезавтра уходит в плавание, но не совсем ясно, работает ли верфь. Эта говорильня быстро не закончится. А потому устало присаживаюсь на стоящий у стены стул.

Старик, как и всегда на суше, напоминает медведя: также неуклюж и тупо упрям. Но это всего лишь фасад. Словно в покере, он так маскирует выражение своего лица, что оно производит впечатление полной непроницаемости. Вспоминаю, что когда мы сиживали с ним на узеньком, покрытом клеенкой диванчике в офицерской кают-компании U-96, часто случалось, что я не знал, то ли он просто напускал на себя такой же отсутствующий вид, желая вздремнуть, то ли просто

уносился мыслями далеко от подлодки.

Потому многие часто считали Старика полным болваном, но надо было видеть лица этих недотеп, когда он сбрасывал эту простоватую личину и взрывался внезапным гневом.

Желая обуздать волнение, делаю несколько громких глубоких вдохов. Старик это замечает и бросает на меня вопросительный взгляд.

— Закажи-ка себе кофе, — советует он, — или размести свои шмотки, а потом увидимся. Можешь разместиться в павильоне у ворот, я буду неподалеку. «Есть», — отвечаю и поднимаюсь. «Можешь работать там в полной тишине. Здесь ты не в ТОЙ конторе!» — «Покорнейше благодарю, господин капитан!» — благодарю его. Но эти слова не смущают Старика. «Присутствующий здесь наш «распорядитель», капитан-лейтенант Мангольд, — указывает Старик на стоящего рядом с ним офицера, — покажет тебе дорогу». Старик на миг останавливается передо мной, затем снова опускает глаза к бумаге, которую держит в руке.

У капитан-лейтенанта острый подбородок и такой же острый нос. Осевые линии его лица образуют большой крест: узкий рот по горизонтали, а подбородок и нос по вертикали.

Повезло, что со мной идет этот «распорядитель» — зампотылу, А потому пользуюсь возможностью и прошу разместить и водителя где-нибудь. «Водителю просто необходимо основательно выспаться, а потом он поедет обратно в Париж», — объясняю ему.

Павильон, в котором я буду размещен, отделен от здания штаба флотилии и лучше всего подошел бы для ателье. «А это что такое?» — обращаюсь к зампотылу, ведущему меня словно хозяин гостиницы, и показываю на стоящую на столе керамическую чашу, — Точно такая же у меня есть… была когда-то.» — «Это ваша!» — сухо отвечает зампотылу. И прежде, чем я успеваю вымолвить слово от удивления, он объясняет: «Все доставлено сюда транспортом из Ла Боля. Симона все хотела отправить в Берлин, но потом шеф распорядился все оставить здесь. Поэтому все хранится в вашей комнате» — при этих словах он указывает на стоящие в углу картонные коробки.

Масленок и Старик: в некотором смысле близнецы-братья. Радость встречи! Верится с трудом!

«А кто жил здесь раньше?» — «Мадемуазель Загот» — звучит ответ, и я теряю дар речи.

Едва зампотылу уходит, падаю на койку и, заложив руки за голову, устремляю взгляд в потолок. Лицо заливает пот. Так, надо встать и осмотреться. А потом помыться, вымочить себя и мылом и мочалкой смыть всю грязь и наконец-то выбриться. Передохнуть и выпить чаю.

Когда вновь прихожу к Старику, тот говорит: «У меня был инженер флотилии. Извини, что я вас не познакомил. Этот господин здесь — мой адъютант.»

Разыгрывает меня Старик, что-ли? Ведет ли он себя так, потому что в его конторе много посторонних? Я просто сгораю от нетерпения и поток вопросов готов сорваться у меня с языка. Неужели Старик не может отправить своего адъютанта куда-нибудь с какими-нибудь бумагами?

«Сегодня опять день великих сражений», — с театральной напыщенностью произносит Старик; лоб его покрывает сетка морщин, он делает глубокий вдох.

Наконец адъютант исчезает. Старик откидывается в кресле и интересуется: «Каким ветром тебя сюда занесло?» — «Из Нормандии.» — «Из Нормандии?» — «Так точно!» — «Что ТЫ там забыл?» — «Ничего. Просто хотел посмотреть.»