Крепость
Шрифт:
Командир спустился из башни, чтобы размять ноги. Я еще никогда не видел подобного командира корабля. Но хотя истощение почти сжимает его пополам, он снова исчезает наверх к перископному наблюдению.
Хочет ли этот парень приготовиться лично к возможным осложнениям обстановки, лично находясь у перископа, вместо того, чтобы поставить на перископную вахту Первого или Второго помощника? Не знаю.
Усевшись в офицерской кают-компании, спрашиваю кока, который как раз проходит мимо, насчет чая. Скоро появляется также второй помощник и опускается напротив меня. Присмотревшись, обнаруживаю
Проходит какое-то время, и мой живот вновь принимает форму шара и натягивает кожу, словно барабан так сильно, что я мог бы давить на нем блох, будь они на борту. Химия в моей требухе функционирует теперь, очевидно, совершенно неправильно: она трансформирует содержимое кишок в газы вместо того, чтобы превращать в фекалии. Ремень доставляет невыносимую боль. Прочь его! Я даже вынужден расстегнуть брюки и рукой придерживать их за лямочки для ремня. Мой живот такой толстый, будто я на восьмом месяце беременности.
Потащусь-ка, чтобы успокоить брожение и недовольство в моих внутренностях, лучше всего обратно, на свою шконку.
Плотно прижав руки к телу, внимательно вслушиваюсь в каскады из сжатых рыдающих звуков, звенящего ворчания, глухих раскатов, щелкающего хрюканья и бурчания — и внезапно там еще появляется совершенно выпадающий из последовательности шумов высокий писк, который переходит в приглушенное бульканье и бурление. Затем снова звучит так, как будто во мне, словно на сковороде, топится жир со шкваркой.
Это не просто дискомфорт в животе, так мучающий меня, это такие ощутимые колики, каких я прежде еще никогда не имел. Даже череп гудит из-за этого.
Странно: Когда направляю мысли на помощников командира и таким образом уклоняюсь от натисков сверлящих кишки болей, они на некоторое время слегка стихают. Но затем я снова едва могу выдержать их натиск, и тогда сжимаю зубы и, закрыв глаза, крепко сжимаю низ живота и брюшную стенку. Знаю точно: Стоит только на миг ослабить хватку, и при очередном приступе боли мой сфинктер расслабится, и я усрусь поносом прямо в свои тряпки. У меня сейчас такое чувство, будто во мне копается крыса в поисках выхода наружу.
И тут, как наяву, вижу толпы прилежно копающих крыс. Сверх этого огромных червей, копошащихся живым клубком.
В Индии или где-то там, рядом с ней, должно быть есть такие черви, длинные как солитеры, но развиваются не во внутренностях, а непосредственно под кожей и вырастающие там до метра. В таком случае их надо поймать за один конец и затем очень осторожно, деревянной палочкой, выкручивать, доставая из себя — это значит поступать так же, как происходило при мучениях какого-то святого: Только там речь шла не о длинных червях, а о кишках. Невыносимо, если из живого тела будут так выматывать кишки из живота…
Какой длины, собственно говоря, мои кишки? Я когда-то знал это, однако забыл. Я даже знал, какой они длины у лошади и коровы. В данный же момент знаю одно: невероятной
Теперь, слава Богу, боли снова ослабевают. Судорожные, называются такие боли. «Судорожные» — звучит чертовски верно: звучит также глухо, как и такие вот боли.
Подо мной слышу стоны маата, затем он громко блюет и сыпет проклятиями. У него такая же беда! Возникающие звуки урчащего сейчас живота не имеют ничего общего с обычными ворчащими, пердящими звуками, раздающимися по утрам, словно разгрузочные разряды — особым номерам, которыми могут развлекаться производящие их.
Шум в животе снова становится таким сильным, что понимаю: Сейчас меня прорвет поносом. Я могу еле-еле противостоять рвущемуся изнутри давлению.
Если я сейчас потянусь к краю койки, то буду вынужден ослабить мускулы сфинктера. И тогда все закончится в одно мгновение. Значит, не тянуться на край. Может, позже. Теперь же ни в коем случае. Нужно лежать на спине совершенно вытянувшись и даже не пищать — руки вдоль тела.
Если бы это было так просто: Внезапно для рук больше нет места. Я должен был бы убрать одеяло. Но не могу сейчас так рисковать. Ни за что не двигаться!
Спокойствие — вот мой первый гражданский долг здесь и сейчас! Надо сконцентрироваться на анусе, с тем, чтобы рвущийся из меня соус не забил фонтаном. Есть чертовски огромное различие в том, какое в тебе дерьмо: твердое или жидкое. С твердым говном не было бы у меня никаких проблем.
Как-то слышал об одном парня, как ему вырезали фистулу из задницы, и хирург оказался недостаточно внимательным и — раз! — рассек ему круговую мышцу. Хирург был пьян в стельку. И вроде маленькая штучка, а неисправимо. Нельзя ни шить, ни бинтовать. В том месте никакой протез и никакая пробка не помогут.
Хуже не придумаешь! Из такой задницы говно просто вытекает без удержу.
Парень работал коммивояжером: изысканный шоколад и джем фирмы «Stollwerk & Bourzutskie» или нечто подобное. Не мог больше ходить к своим клиентам. Спустя полгода застрелился или повесился. Можно понять и посочувствовать…
— Как оно там внутри выглядит, никого не касается…
Однако могу себе хорошо это представить, так как дома довольно часто на стол поступали «кислые фляки» — «Kutteln», как говорят в Баварии. Я вглядывался в тонкую, салистую, ворсистую поверхность рубца: рассматривал странно расходящийся тонкими кожаными сетчатыми складочками довольно красивый рисунок. Творец неба и Земли использовал там значительное количество своей фантазии в этой форме — предназначенной для просмотра в темноте: chef-d’oeuvre inconnu.
Просто умора была, когда я как-то захотел однажды сварить Kutteln, как и положено: с большим количеством чеснока…
Kutteln являлись для баварских мясников ничем иным как кормом для собак. Соответственно и стоили дешево. Но при этом никто их не чистил. Серые лоскуты рубца отвратительно пахли коровником. Помню, я обработал их тогда под проточной водой, жесткой щеткой, но в конце концов, вся работа пошла коту под хвост — точнее говоря, собаке домохозяйки, так как смрад коровника не хотел уходить даже во время готовки, лишь наоборот еще больше обострялся.