Крепость
Шрифт:
Я бы охотно предложил господам в Коралле хоть однажды подышать такой смесью. Вот бы штабники удивились, если бы им внезапно пришлось вдыхать вместо свежего соснового бальзама это зловоние. А Дениц получил бы, конечно, самую сильную дозу. Как раз в тот момент, когда бы истерически визжал и по обыкновению сделал глубокий вдох, в этот самый момент и забил бы ему кол в глотку этот смрад и вонище. Вкусил бы в полной мере этого дерьма! А сверху забросать его мешками с отбросами: До самых глаз…
В общем-то, поддерживать на борту порядок является обязанностью
В то время как я все еще тупо пялюсь на мешки отбросов, подходит, склонившись в три погибели один из серебрянопогонников, и блюет, всего в метре от меня, в трюм. И опять это кислое рвотное пюре летит в трюм! Там уже и так полно блевотины. Но именно там она быстро и надежно распределяется и может долго болтаться, отравляя зловонием всю лодку, пока однажды все это дерьмо не откачают.
Если командиру никак не удается заснуть, то я, по крайней мере, должен хотя бы попробовать сделать это.
Снова вытягиваюсь в полный рост на своей койке. Чтобы погрузиться в сон, выдумываю себе приятные запахи: утренний бриз на Штарнбергском озере с его легким запахом снега и рыбы, йодистый воздух над полями утесов у Brignogan, когда еще происходит глубокий отлив… Буковый лес за домом в Фельдафинге, и его приглушенный запах гнили, исходящий от гумуса миллионов гниющих листов. Аромат окрашенных в желтовато-коричневое лугов, более густой у болот в тугом полуденном солнце, и странно теплый и одновременно острый запах едва тронутых осенью окрестностей…
А в ущелье, ведущем вниз, к озеру, совершенно другие запахи — нюансы запахов, которые я сохранил в себе: аромат воды реки Штарценбах с плещущимися по чистому гравию туда и обратно зелеными знаменами волн, запах болота, висящего над берегами, тонкий аромат скипидара исходящего от немногих сосен растущих меж могущественных, ветвистых буков…
Очень долго не могу заснуть, когда слышу:
— Завтрак подан.
По моим приблизительным подсчетам мы в пути уже четвертые сутки. Но по царящей в лодке раздражительности, которую я повсюду ощущаю, это должны были бы уже быть как минимум четырнадцатые сутки: У всех довольно отвратительное настроение. Некоторые, когда с ними заговаривают их приятели, вообще не произносят ни слова.
Когда я, вслед за инжмехом, прибываю в кают-компанию, вижу как Первый помощник уже вытирает рот, словно налупившись от пуза, хотя места на столе, если сейчас все соберутся и еще оба больных серебрянопогонника появятся, не сможет всех удовлетворить. Но где, собственно говоря, эти оба? Никак не услежу за ними!
Мне приходится буквально уговаривать себя
Едва впихнув в себя пару кусков яичницы, чувствую, как мой живот сразу начинает возмущенно урчать, да так, что чувствую приступ невыносимой тошноты. Позыв к рвоте вызвали у меня двое, тащившие буквально в паре сантиметров от меня едва не переливавшуюся полную парашу, резко пахнущую мочей и полуразложившимся говном, к гальюну. Слышу как один из парашеносцев тихо бормочет:
— Мы везем говно-говно, дерьмо-дерьмо для города Берлина…
По пути к центральному посту я вынужден задержать дыхание: Параша, как комета, оставила за собой невидимый хвост из сжимающего в рвотных позывах живот смрада.
Лодка как раз выравнивается, и я радуюсь тому, что могу снова занять свои мысли техникой управления подлодки: Раньше она дифферентовалась только один раз в 24 часа. Теперь, в зависимости от того, идем ли мы под РДП или на электродвигателях, она должна по-новому дифферентоваться, так как при движении под шноркелем весовые соотношения изменяются в продольном направлении лодки: Когда выдвигается шноркель, центр тяжести лодки переходит дальше в корму — не говоря уже о том, что также изменяется и ее общая подъемная сила. Упор гребного винта придает подлодке стремление к подъему. При нормальной скорости подводного хода в три узла, на это едва ли стоило бы обращать внимание, конечно. Но при ходе в 7 узлов дело выглядит уже иначе, так как появляется явная опасность выброса лодки вверх. С этим можно было бы бороться также легким перекладыванием вниз передних рулей глубины, но лучшим является, конечно, выравнивание дифференцированием.
То, что я уже утром — или лучше сказать: после завтрака — мыслю таким образом, представляется мне как настоящее чудо: мои серые клетки работают, во всяком случае, как и должно быть.
Скоро заканчивается очередная ночь на подлодке. Едва подумал об этом, как уже звучит команда:
— Приготовиться к ходу под шноркелем!
Спешу в корму, чтобы на этот раз присутствовать при моменте переключения на дизель. Итак, назад в жилой отсек, поднимая маслы, чтобы не споткнуться о мумии на полу, и затем еще через камбуз.
Кок весь в делах. Он являет собой вид, который может говорить только одно: Он — единственный, кто с красным, потным от суеты, блестящим и почти постоянно ухмыляющимся лицом, прислуживает всем на борту. Завидев меня, кок делает широкий жест рукой по своему рабочему столу, будто желая расхвалить разложенные товары. Там же, однако, лежат только выжатые половинки лимона в лужицах сока. Кок как раз режет новые лимоны огромным мясницким ножом и выжимает их, проворачивая половинки о стеклянный рифленный конус. Затем выливает сок из чаши в кувшин: Лимонадный концентрат.