Крепость
Шрифт:
Развернуться?
Это было бы самое плохое, что могло бы произойти с нами. После нашего блистательного отъезда это было бы полным для нас унижением.
Могу хорошо представить себе злорадство на лице парня с моноклем, когда мы вновь появимся у него — поджавши хвост.
Стою не таясь. Если что-то и должно случиться, то оно случится. Но все остается спокойным. Вдобавок ко всему слышится пение птиц. Не хочу думать, что это за птицы, но мне кажется, это наверное жаворонки.
Машу рукой «кучеру», подзывая его к нам. Вместе с
А как быть дальше?
Я уже подумал было, что эти сволочи лежат здесь в засаде и держат нас на мушке — согласно классике захвата инкассаторских машин. Но кроме этого необхватного ствола на дороге нет ничего более, что могло бы служить дополнительным укрытием для засады.
Но почему именно здесь? спрашиваю себя и тут же нахожу решение: Это дерево во всей аллее было единственным такой величины, все другие имеют вдвое менее толстые стволы — и, кроме того, Бартль прав: никакого шанса объехать дорогу с обеих сторон, кюветы слишком глубоки, а луга выглядят болотисто влажно.
И тут слышу издалека глухой гул мотора и срываю «кучера» с дороги. Бартль уже лежит в укрытии.
Проклятье!
Думаю, теперь нам точно крышка.
Гул мотора без сомнения доносится с другой стороны ствола дерева и быстро усиливается. Тяжелый грузовик?
Бартль согнувшись, перебегает вдоль лежащего поперек дороги ствола и исчезает в кювете. Хватаю «кучера» за шкирки и исчезаю с ним по моей стороне в канаву. Затем медленно высовываюсь осматриваясь…
Чертовски глупо, что дорога делает изгиб сразу за стволом. Поэтому я все еще не могу видеть никакой машины. С автоматом наизготовку приподнимаюсь, левое плечо прижато к дереву, немного выше. Если террористы начнут слезать с грузовика, Бартль, надеюсь, не промахнется. Но лучше предупрежу его.
— Если это террористы, то пусть они сначала все выйдут! Вы меня понимаете, Бартль?
Бартль кивает. Он стоит с пистолетом наизготовку под защитой дерева у шоссе.
То, что я затем вижу, заставляет меня на одно мгновение застыть, открыв рот: Приближается бело-зеленый автобус — никаких сомнений — это автобус из Парижа!
Уверен, он полон террористов!
До автобуса всего каких-то двадцать метров. Он медленно катит. Затем отчетливо слышу треск ручного тормоза.
Черт!
Ветровое стекло слепит: Не могу рассмотреть внутреннюю часть салона, сколько их там. Мотор автобуса продолжает работать. Что же там происходит? Никто не хочет двигаться что-ли?
Жду, едва сдерживая от волнения дыхание, палец на курке.
Скосив взгляд, смотрю в сторону Бартля: Там тоже никакого движения.
Наконец кто-то выходит из кабины водителя — в форме. Едва верю своим глазам: немецкий солдат! Мелькает мысль: Это должен быть чертовски смелый вояка! Вместо того чтобы остановиться на достаточно безопасном расстоянии перед завалом и уйти в укрытие, он так плотно подвел свой автобус к дереву, будто и не видел его!
Боец
К счастью, боец немедленно поднимает руки, но когда видит меня, а затем Бартля, и Бартль кричит ему:
— Отставить эту ерунду! — он снова опускает руки.
— Откуда Вы едете? — спрашиваю его, когда нас разделяют еще добрых десять шагов.
— Из Парижа, господин лейтенант!
Хотя автобус является точно парижским автобусом, я все же озадачен до такой степени, что присаживаюсь, чтобы переварить услышанное: Вот солдат один как перст на зеленом автобусе прибывает непосредственно из Парижа, и здесь в этой местности — здесь, на этом чертовом юге — объясняет нам, что это никакой не драпак, а простая поездка.
С другой стороны, если этот сумасшедший доехал на своем автобусе досюда, то дорога в принципе свободна — «в целом», как говорят швейцарцы. Свободна, до тех пор, пока франтиреры не расположат на дороге новые препятствия.
Словно прочтя мои мысли, ефрейтор говорит:
— Они делают это только ночью. Днем не осмеливаются высунуть нос, господин лейтенант.
Поскольку партизаны не могут представить себе, что кто-то из нашей фирмы осмелится пуститься в дорогу днем, дополняю втайне, а вслух громко спрашиваю:
— А Вы видели какое-нибудь движение на дороге?
— В Loire, но затем нет, господин лейтенант.
— Обер-лейтенант, — обрушивается на него Бартль, и я вынужден успокоить его движением руки. Водитель автобуса не может знать, что меня повысили в звании.
— А самолеты?
— Самолеты были, господин лейтенант. Но для них я, пожалуй, не представлял интереса.
Пока беседуем таким образом, спрашиваю себя: И как теперь мы преодолеем этот чудовищный ствол? Все прекрасно и хорошо, пока мы стоим здесь все вместе, но как продвигаться дальше?
— Этот автобус — чертовски хорошая вещь! — раздается голос Бартля со странной интонацией ожидающего нетерпения.
Полагаю, что он уже обдумал возможность «реквизировать» транспорт ефрейтора. Но тот, кажется, снова смог прочитать мысли и говорит обернувшись к Бартлю:
— К сожалению, у меня в баке всего пара литров горючего, господин обер-фельдфебель — не имею никакого представления, докуда этого хватит…
Врет! думаю про себя — и затем еще: Придурок Бартль почти высказал ту же мысль, как и я: Мы берем автобус и возвращаемся на нем туда же, откуда он пришел, а ефрейтор получает в обмен за это наш «ковчег». Но этот разукрашенный автобус не стоит и гроша без бака полного бензина.