Крепость
Шрифт:
И ствол следует за ним, стальной трос крепко держит его! Мне хочется орать во все горло от натуги, но я сглатываю крик напрочь.
Ефрейтор подходит и говорит — и это звучит как извинение:
— Была бы у меня передача помощнее, а так только двигатель запорем!
Вижу, что парень промок насквозь от пота.
— Такой вес я смог, конечно, немного оттащить, но также совершенно ясно что…
Я думаю: Мой Бог, да я видел это.
И затем слышу, как он говорит, обращаясь к Бартлю:
— Мой автобус с этим не справится!
Бартль выражает свое восхищение, обернувшись ко мне, единственным словом: «Специалист!»
Теперь крона дерева лежит, словно густой куст прямо на дороге. Ефрейтор приносит из автобуса топор и ножовку и срезает три, четыре самых крупных ветви, которые Бартль и «кучер» оттаскивают в кювет. Мгновенно образуется
Мы обмениваемся рукопожатием. Бартль к моему удивлению тоже крепко пожимает руку ефрейтора.
Я хочу обнять этого человека. Но он уже снова за рулем, а затем подает странно приглушенные ревущие сигналы, которые я не раз проклинал в Париже, когда радиатор автобуса внезапно останавливался перед кем-то. Но теперь эти внезапные глухие звуки автобусного клаксона звучат как гимн нашему триумфу!
Когда автобус, выпустив огромное сизое облако выхлопа, исчезает из виду и «кучер» вновь садится за руль, я, все еще удивляясь, стою на дороге рядом с Бартлем.
— Он все-таки молодец! — говорю задумчиво.
— Мы тоже, господин обер-лейтенант!
— Вы правы… Но вот то, что удалось отдельно взятому ефрейтору, и для чего целой фельдкомендатуре потребовались бы танки — налицо!
— Они их все равно не получат! — усмехается Бартль.
Я чувствую себя легко, словно блестящая золотистая жиринка на горячем бульоне. Уверенное ощущение того, что перед нами теперь открытая дорога, окрыляет меня чрезвычайно. Бартль вполголоса напевает себе под нос:
— Рыкнет только лев в пустыне, вздрогнет армия зверей Да, мы — владыки в этом мире, короли мы всех морей!Он кажется вне себя от радости. Таким как теперь я еще никогда не видел его. Однако нечего терять время на торжества! Мы должны немедленно продолжать путь. За нами по пятам следуют злобные фурии, и сейчас у нас появился реальный шанс слинять отсюда по-быстрому. Все хорошо, но до ночи можем не успеть. А ехать ночью будет слишком рискованно. Но, все же, попробуем еще проехать с Божьей помощью, сколько сможем, а затем разместимся в каком-либо подразделении или найдем штаб, где нам помогут найти квартиру. Когда снова устраиваюсь на своей «охотничьей вышке» и «ковчег» начинает движение, ругаюсь, на чем свет стоит: То, что досюда могут дойти танки, чтобы очистить шоссе — это нужно расценивать, конечно, как полный идиотизм. Этот придурок в фельдкомендатуре даже не знал, где была заблокирована дорога. В его заизвесткованном мозге застряло только «заграждение на дороге», так как ему кто-то откуда-то позвонил, что дорога непроходима в настоящий момент. И он тут же наложил кучу в свои серые штаны. Наверное, партизанам вообще стоило бы всего лишь установить запрещающие таблички на всех выездных дорогах вокруг наших баз, и окружение было бы полностью завершено. «ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН!» — такой дорожный знак подошел бы как нельзя лучше.
Lusignan
Добрых 50 километров за Niort. Дорога стиснута живыми изгородями. Путанные тенистые орнаменты на стенах домов, величественная платановая аллея. Но и здесь: все словно вымерло.
Хотя дневной свет уже больше не удовлетворяет нас, и мы должны уже озаботиться своим размещением, я решаю: Проедем еще немного. Теперь я должен настроиться на чувства франтиреров: Вероятно, Старик был абсолютно прав, когда говорил, что считает их малодушными засранцами, а не настоящими солдатами. Серьезно говоря, я никогда не верил в эти его слова. Сверх того я слишком хорошо знаю французов. «Honneur et Patrie!» Эти слова твердо застряли в их головах, а в солдатские игры они не склонны играть. Во Франции, конечно, как и везде, среди населения имеются и упертые члены какого-либо тайного ордена и сумасшедшие сорвиголовы, и неудержимые мстители. Это то, что и беспокоит меня больше всего: Франция побеждена, и большинство ее солдат были отпущены по домам. Вопрос только в том, где они теперь находятся? То небольшое количество стариков и старух, которых мы видим, не может быть всем населением!
— Однако здесь он не указывает на Poitiers! — наезжает на него Бартль.
— Дорожные указатели наверно переставлены, — кладу спору конец.
«Кучер» не делает никаких попыток снова усесться за руль. Лишь тихо матерится: «Сонные мухи чертовы!» Он растерян и возмущен. Дорожные указатели, таблички с названиями улиц были для него неприкосновенны. То, что подобные фокусы с переменой указателей и табличек сделаны умышленно, для дезориентирования, не укладывается в его голове.
Показываю Бартлю дорогу на нашей карте:
— Вот здесь — на Tours…
— О! Тур de France! — восклицает Бартль, и я делаю такой вид, будто не расслышал.
Нам нужна, видит Бог, карта получше. И потому снова беру мою старую, знакомую до дыр дорожную карту «Мишлен». Наша подготовка к этой поездке по Франции из рук вон плохая. Я даже не упаковал в La Pallice запасное белье для перемены. Но Бартль хотя бы позаботился о fourrage, и это утешает — он сделал это основательно: С голоду мы не умрем. Переставлять указатели, менять таблички с названиями улиц и свалить на шоссе самое прекрасное дерево — это так по-детски! Если франтиреры не способны придумать большее, то могут спокойно дрыхнуть дальше.
— Короче, движемся дальше — а именно: в противоположном направлении! — отдаю приказ.
Медленно надвигается темнота. Появляется одинокая усадьба, вид которой мне не нравится. Большой дом выглядит зло и враждебно — как в рассказе «La ferme morte» Ральфа Моттрама. Немецкий заголовок: «Испанская ферма». В военной литературе я имел большие успехи, и потому, на устном экзамене на аттестат зрелости, председатель экзаменационной комиссии просто прервал меня в моей лекции-экспромте и сказал моему учителю по немецкому языку, что я хорошо подкован, это видно. Он должен, пожалуй, что-нибудь иное проверить. И тогда задал вопрос об Адольфе Гитлере: по его книге «Моя борьба», откуда я не прочел ни строчки. Но, к счастью, я смог выдать несколько фраз невольно подслушанных ранее. Это было уже жалкое пыканье-мыканье, которое и помогло мне тогда спастись. Замечаю: Мне уже довольно трудно сосредотачиваться на одной мысли. Теперь мы и в самом деле нуждаемся в постое и отдыхе. До сих пор, однако, было не похоже, что нам не удастся найти ночлег в этой местности. Так глубоко на юге… «Ковчег» останавливает настолько неожиданно, что я чуть не выпадаю на дорогу из-за окружающих меня мешков с дровами.
— Говно проклятое! — ругаюсь громко.
Бартль уже стоит рядом с «ковчегом» и объясняет мне, смотря снизу вверх:
— Было похоже будто что-то лежит на дороге, господин обер-лейтенант.
Что еще за хрень?! Мне точно неизвестно, настолько сейчас темно. И у нас есть выбор: дать полный свет и обозначить себя как цель — или двигаться дальше без света фар и при этом оказаться в опасности наскочить на что-либо. В темноте все выглядит еще более угрожающе, чем днем. Знаю, знаю: Мы должны были остановиться. Но только где? Нигде ни домика. А в последних деревушках даже дворняжек не было видно. Слышу уханье филина. Филин это или сыч, настолько точно я не могу их различить. Но и то и другое звучит ужасно. Для начала слезаю с крыши. Когда чувствую под ногами асфальт, то почти падаю на колени: Ноги не держат. Самое время, снова сделать их подвижными. Просто чудо, что я не заснул там наверху между мешками с дровами: Еле-еле могу держать глаза открытыми. У меня какое-то странное состояние: Мы сейчас скорее напоминаем каких-то странствующих ярмарочных торговцев, торговцев, везущих в мешках на крыше своей кибитки товары на продажу и теперь, когда у них нет денег на гостиницу, вынуждены искать пристанище в открытой местности. Хорошо Бартлю: у него есть его трубка — и «кучеру» с его сигаретой. Вспышки зажигалки Бартля мне не по нутру: Они ослепляют меня на какое-то время. Не имею представления, когда выйдет луна. Так или иначе, пока будем рассчитывать на удачу: В небе сильная облачность! А потому, просто съехать с дороги и переспать? Но именно этого я и боюсь… Отсылаю Бартля назад, а сам забираюсь вперед к «кучеру», и мы осторожно двигаемся дальше.