Крепость
Шрифт:
Но с чего бы это Йордан вдруг такой разговорчивый? Нашел ли он во мне родственную душу?
— Понедельник — это довольно неподходящий день для таких торжеств! — меняю тему.
— Такой же хороший, насколько и плохой. Как и любой другой день, — возражает Йордан.
— Но думаю, суббота или воскресенье больше подходят такого рода мероприятиям.
— А откуда взялась бы вся эта публика? Все эти генералы и адмиралы собрались сюда, черт его знает, откуда — не только из Парижа. — Внезапно Йордан меняет тон, и, словно бы глубоко доверяя мне, шепчет: — Так плохо как сейчас, мне еще никогда
— Где же? — В Лондоне. — У злых врагов? — Ну, конечно же. Пока не отозвали. — Пока в грязи не вывалили? — Можно и так сказать.
После обеда Йордан показывает мне глазами, что надо бы выйти. Из разговора узнаю, что «шеф» по воскресеньям охотится на козлов. Две недели назад открылась охота на козлов, и теперь он ни о чем другом не думает.
— Надеюсь, ему удалось добыть хоть одного, иначе нам придется хлебать все дерьмо из его параши, — произносит Йордан и, помолчав, добавляет: — Охота длится до ноября. Изысканное общество. Высшие офицеры. Избиение младенцев — или как еще назвать действия этих придурков. Боеприпасы оплачивает Великий Рейх, а сияющие отвагой фотопортреты мы размещаем в здании: в предписанном количестве и размерах.
Не хочет ли Йордан, начав этот разговор, выманить меня из моей раковины? Честен ли он? Оригинал Йордан. А может быть всего лишь один из тех, кто по-своему чудаковат и лишь маскируется — также как и я?
Узнаю от него еще кое-что: этот старый профессионал в подаче новостей, влюбленный до безумия в мотоциклы, старался заполучить мотоцикл БМВ 500. «Во-первых, мотоциклу надо меньше бензина, во-вторых, везде можно проехать» — таковы его аргументы в споре о мотоциклах. На мотоцикле он более независим, чем на автомобиле — поясняет Йордан. Ему не надо водитель, не надо ни о ком заботиться.
Появляется адъютант, и Йордан мгновенно подмигивает мне. Когда мы вновь одни, он интересуется, нет ли у меня желания махнуть на веселенькую прогулку куда-нибудь.
— Если только в отель, — отвечаю.
— В отель? — Я живу в городе. — Чего это вдруг?
— Бурлящая от эмоций наша гостиница совсем не в моем вкусе!
— Тише, тише! А где же этот твой чудесный отель? — Прямо на Авеню de l’Opera.
Йордан удивленно зацокал языком: — Ну, ты даешь!
Мотоцикл издает ровный сочный звучный тон. Тем не менее, замечаю, что не совсем доволен этой поездкой: постоянно приходится придерживать левой рукой фуражку, а правой крепко держаться за бугель седла. Ноги при этом нелепо растопырены.
Йордан делает круг: мы с шумом несемся вниз по Champs-Elysees, и через Rond Point к Place de la Concorde, и я ловлю себя на мысли: несмотря ни на что — чудная поездка! Йордан делает крюк, минуя Obelisk и снова минуя Arc de Triomphe, небольшой подъем. Потом мы описываем большой круг вокруг Arc de Triomphe и как только выворачиваем на широкую улицу, Йордан едет уже как следует.
В этой второй поездке чувствую себя получше и даже отпускаю бугель седла. Не могу разговаривать с Йорданом, а когда убираю руку от фуражки, она в ту же секунду улетает прочь. Нет никакой возможности разглядеть хоть что-нибудь. Невыносимо воняет выхлопными газами, хотя машин не так уж и много.
На этот раз Йордан направляется
— Ну? — интересуется Йордан так выжидательно, словно это он изобрел мотоцикл.
— Тебе не удалось меня сбросить! — отвечаю резко.
— А, ну это вопрос привычки!
— Возможно, — уступаю его нажиму, — мое восприятие несколько замедленно. Я даже не заметил, растут ли в сквере у Rond Point тюльпаны или нет…
— Тюльпаны там растут, — парирует Йордан, — красные и желтые.
Йордан ошарашен тем, как роскошно я устроился.
— Каждому свое, — язвительно отвечаю, — Suum cuique, как говорят латиняне. Нельзя же в том борделе жить.
— А прямо за домом иметь первоклассный бордель Chabanais…
— Так точно-с! Только и могу вымолвить.
— Прошвырнемся куда-нибудь вечерком? — спрашивает Йордан.
— Отличная мысль. Когда?
— Ну, скажем в 8 у кают-компании.
— Тогда мы там сможем заодно и перекусить.
— Ладно. Но свой БМВ я лучше оставлю в Отделе. Приеду на метро, — и с этими словами Йордан испаряется. Успеваю заметить его опасный поворот под острым углом — ну, циркач!
Какое-то время топчусь по огромному номеру и ощущаю горячее желание сбросить с тела эту опостылевшую форму. В своей гражданской одежде ощущаю себя французом среди французов.
Меня опять тянет на улицу. Если повезет, то посещу сразу с десяток знакомых мест. Сначала пойду к зданию Оперы, затем или в направлении Madeleine или, что еще лучше по широким бульварам в направлении Porte Saint-Denis. Значит, решено: по бульвару des Italiens, затем по бульварам Montmartre, Poissonniere, Bonne Nouvelle, Saint-Denis — и может быть еще дальше по бульвару Saint Martin до Place de la Republique. А оттуда уже рукой подать до Canal Saint Martin.
Нужно смотреть на все очень внимательно, если хочу увидеть признаки оккупации: к примеру, на рекламных щитах написано слово Musik, а не Musique. На открытых платформах омнибусов установлены емкости с горючим. В витринах магазинов Charcuterie и Produits Laitiers стоят лиственные растения — и ничего больше. Жители уже привыкли к развивающимся на всех официальных зданиях и конфискованных у французов отелях флагам со свастикой. Полно везде и плакатов правительства Виши, они наклеены на дощатые стенды. Но никто уже на них не обращает внимания.
В ушах звенят рифмы детства, заученные в школе, когда Блюхер был на очереди:
— Где Париж? — Он перед нами! Палец вниз И он под нами!— А в самом ли деле мы захватили Париж? Кто же здесь победитель? Эти пехотинцы, в кованых сапожищах и брюках с оттопыренными карманами и ушитых мундирах? Или парижане? Все эти кошечки и зайчики, наивные девчушки в туго обтягивающих маленькие попки сатиновых платьицах, испытанные в боях подруги?