Крепостной Пушкина 2
Шрифт:
Сейчас он подумывал о новых высотах, что было не так просто для полного генерала, графа и министра, кавалера высших орденов, члена горсовета и просто богача, но Александр справился, сказав себе «неплохо бы стать князем». Без ясных целей себе жизни этот человек не представлял. Война не пугала его абсолютно, за все годы службы он наглядно убедился в том, что награды раздаются всегда, выигрывает армия или проигрывает (первый свой орден он получил за Аустерлиц), а в возможность действительно серьезного поражения России Чернышёв не верил, как не верил любой прошедший войны против Наполеона. Россия просто не могла проиграть защищенная расстояниями, климатом и населением.
Государь желал воевать? Пусть. Он,
Обсуждение вели втроём, кроме военного министра был приглашён главный дипломат страны. Нессельроде так и не дождался обещанных доказательств прямой вины французского правительства, хотя он знал, что Бенкендорф почти буквально роет землю, отчего вообразил будто Николай остыл и отказался от безумного, по его мнению, замысла. Увиденное и услышанное обескуражило. Государь принял их в своём кабинете, весьма холодно поздоровавшись с ним и значительно теплее с военным министром.
Карл всё понял. Ощущение надвигавшейся катастрофы охватило его. Николай жаждал крови. Война категорически не вписывалась в представление министра как решение проблемы, но государь считал иначе. Николай был напуган, по-настоящему, но как император, а как человек лично смелый пребывал в бешенстве от собственного испуга. От слабости он защищался гневом, и Нессельроде не знал как изменить это.
«Никогда бы не подумал, что читать в душе государя словно в открытой книге может стать мучительным. — пришла ему мысль. — Но как объяснить человеку то, что тот не хочет понимать?»
Ход мыслей императора действительно был ясен ему как божий день, здесь министр себе не льстил. Николай заговорил о необходимости реставрации во Франции, занятии столь же частом как революции в той стране. Монархии в его понимании были непримиримым врагом тайных обществ, а любые указания на ложность данного постулата парировались тем, что иные монархии ложны, да и не монархии вовсе, лишь притворяющиеся таковыми. Вернуть в Париж монархию истинную — вот что перекроет кислород всякого рода обществам, как минимум отвлечет на себя все силы и внимание. Создать врагу ещё одного врага между ним и собой. Наивность, даже нелепость подобной логики казалась Карлу очевидной, чтобы не сказать больше, но совершенно не казалась таковой государю.
Чернышёв, между тем, продолжал:
— В случае некоторых сложностей по доставке нашего экспедиционного корпуса, мы получим время на доведение его до порядка. Таким образом время выиграем дважды, оно станет нашим союзником. Сперва в том как скоро окажемся в виду неприятеля, а я напомню, что от Амстердама до Парижа около пятиста вёрст. Затем в том, что покуда наши войска усиливаются, противник будет терять силы.
— Терять? Терять, граф, вы уверены? — скрипучий и насмешливый голос Нессельроде заставил его вздрогнуть от неожиданности.
— Разумеется, Карл Васильевич. Как может стать иначе?
— Поясните свою мысль поподробнее, граф, окажите любезность. Знаете, я дипломат и не всегда успеваю за военной логикой.
— Извольте, ваша светлость — опомнился Чернышёв, раздасадованный, что перед лицом императора его зовут графом, тогда как он не может позволить себе подобной фамильярности к человеку обходящему его по старшинству в произведении, титуле и возрасте.
— Кроме того, я не совсем понимаю о каких наших союзниках вы говорите, граф. У нас
— Он говорит о лигитимистах, граф, — вмешался Николай, — к чему притворное непонимание?
— Лигитимистах?! А каких именно? Сколь мне известно, их там много. Бурбоны, орлеанисты, бонапартисты, наконец. Предвосхищая ваш ответ, предположу, что речь идёт о сторонниках низложенного короля. Но он отрёкся, как и его сын. Даже их люди теперь сами не знают кого поддерживать, Карла, Луи или их внука.
— Низложение законного государя силой оружия не лишает его прав на престол.
Нессельроде остолбенел. «Попробовали бы вы, ваше величество, сказать такое при живом Константине, — подумал он, — да и сейчас перебор.»
— Вспомните Бонапарта, — продолжал император, понявший невысказанную мысль министра, — он был предан маршалами и подписал отречение. Однако, стоило его ноге ступить на землю Франции, как вырванное силой отречение осыпалось прахом.
— Разве у нас есть Наполеон, ваше величество? Карл Десятый больше походит на своих предков Людовиков. К тому же он стар, немощен и серьёзно болен.
— Он законный государь и этого должно быть довольно! Напрасно мы позволили его свергнуть. Не случись польского мятежа, он бы царствовал и поныне.
Нессельроде промолчал, не рискуя заметить, что потому польский мятеж и случился так вовремя. Подобное замечание лишь укрепило бы Николая в решимости «покончить с заразой».
— Они объединятся, ваше сиятельство, и бурбоны и орлеанисты. Думаю, бонапартисты не останутся в стороне. Волки могут грызться между собой, но объединяются против общего врага. Более того, — окрылялся Чернышёв, — все складывается удивительно удачно. Кто наши враги? Некие тайные общества? Отнюдь. Нет никаких тайных обществ, которые бы не контролировались своими правительствами. В противном случае они контролируются чужими правительствами. Французов можно понять, восстановившие против себя всю Европу, потерпевшие поражение на поле брани, они мечтают о реванше, для чего стремятся сеять смуту и ослабить другие государства. То что произошло у нас в Петербурге и к англичан в Лондоне доказывает это. Смутить и столкнуть лбами главных врагов, давайте называть вещи своими именами, вот что они желают. Но Франция не едина, и не может быть едина с тех самых пор как они лишились разума казнив своего монарха. Недооценивать идущие от них зло опасно. Посмотрите — стоило свергнуть короля (в очередной раз!) и сразу мятеж в Польше! Сразу мятеж в Бельгии! Сразу какие-то смуты и беспорядки. Но они поспешили, поторопились раскрыть карты. Чудовищность преступлений у нас и в Лондоне указывает не только на абсолютную беспринципность и жестокость, но и на слабость. Словно поставили все на кон, на одну единственную карту и проиграли. Она оказалась бита. Теперь — расплата.
— Продолжай, граф. — скупо улыбнулся император, которому нравилось слушать Чернышёва.
— У них нет шансов. Враги внутренние — перечисленые вами, ваше сиятельство, легитимисты, здоровые силы Франции. Внешние — мы, англичане, весь Священный Союз. Голландия не простит потерю Бельгии и желает её вернуть. Англия не простит просто потому, что не простит. Кто как не британцы знают своего древнего врага? Пруссия наш вернейший союзник, Австрия ненавидит французов и ваш друг Меттерних сделает всё, чтобы унизить их. Слишком много они натерпелись от неистового корсиканца. Мы, Россия, сделаем первый ход, не более того. Коалиция уже создана фактически, только сама ещё не знает того, но оформить её юридически — как раз ваша задача, ваша сиятельство. Не могу указывать вам как именно, из уважения к вашим огромным талантам, но осмелюсь заметить, что я тоже немножечко понимаю в дипломатии и не вижу никаких к тому препятствий. Единый кулак против разобщенного и неуверенного в собственной правоте врага.