Крепостной Пушкина 2
Шрифт:
Поразмыслив, мысленно согласился с гусаром.
— Вы все-таки переоделись, Пётр Романович.
— Да вот как-то так, — заметно смутился бывший ротмистр, — всё из-за путешествий в Европу, будь она не ладна. Только нога болит, особенно в Англии. Не совершать же поручения в гусарском мундире. Я ведь на службе. Ну а по возвращении переоделся назад сразу же. Да только…
— Что с вами?
— Старею, видимо, Александр Сергеевич. Осмотрел себя в зеркало и не узнал былого молодца. Думал до смерти мундир носить, как все, но вдруг повеяло таким, знаете…ребячеством что ли. Разозлился, словами не передать. Зеркало
— Вам идёт, Пётр Романович. Впрочем, с вашей статью, вам бы любой мундир подошёл. Быть может, вернёте ещё себе прежний облик.
— Вы думаете?
— Я верю. Вас смутило несоответствие.
— Как так?
— Проще некуда. Несоответствие формы и содержания. Вы были гусаром, а это не просто одежда. Ваш дух, все ваше естество говорило вам и окружающим, что вы гусар. Сменив службу, то есть поступив на неё вновь, но на иную стезю, вы вдруг увидели, что вы не только гусар. Мундиры есть разные, но некоторые не терпят компромиссов. Вот вам и почудилось, что вы сейчас не только гусар, но кто-то ещё. Отсюда раздражение. А верю я в то, что все вернётся на круги своя. Морок покинет вас, как и нас всех, и вы с гордостью вернёте свой привычный мундир! — понимая, что встаю на очень тонкий лёд, я как мог тщательно выбирал слова. Безобразов задумался.
— Возможно, вы и правы.
— Как долго я пребывал вне сознания?
— Сутки почти.
— Однако, как говорит наш друг Стёпа. Где Таша?
— Наталья Николаевна сидела рядом с вами весь вечер и всю ночь. Спит ещё, или я не знаю. Сам-то недавно смог освободиться, сразу к вам. Видел как доктор уходил, успел перекинуться парой слов. Вы знаете, что с вами случилось?
— Да. Не понимаю вас.
— Нет, не знаете. Вы заболели и схватили жар. Он вас и свалил.
— А…
— Лёгкий порез на лбу. Но вы не ранены всерьёз. Кольчуга и в наш век служит добрую службу. Вы с того случая её носите?
— Да нет, иногда. Сам не знаю. Степан всякий раз напоминает, почти требует. Погодите, то есть я не ранен?
— Нет, говорю же вам. Небольшой порез.
— Почти ничего не помню. Удар в бок. Потом крики… что же они не довершили начатое?
— Струсили, скорее всего. Хотелось убить, но не хотелось попадаться. Может, растерялись. Лакеи ваши уверяют, что это они всех разогнали своим грозным видом. Врут, понятное дело. Но доля правды, быть может, и есть. Место опасное, дерзкое. Чуть сразу не пошло, так тикать. Разбойники смелые только в романах, вам ли не знать.
— То разбойники, — возразил я стараясь уловить нечто, что я, как мне казалось, упускаю, — а то может и люди поприличнее. Как они выглядели?
— О, здесь самое интересное и бестолковое. Какие-то господа, но добиться твёрдых описаний, чтобы не запутаться самим, не удалось. Пока, во всяком случае.
— Что ещё происходит?
— Вам нужен покой, у вас был жар. Я потому и настоял на свидании, что знаю вас. Не утерпите, станете суетиться. Потому пришёл со своего рода отчётом. Всё хорошо, город гудит (нет, не в том смысле что раньше), полнится слухами. Бенкендорф злится и думает, полиция ищет, государь гневается, солдаты зевают, мужики крестятся и пьют.В целом — ничего существенного.
— С кем война?
— Вы шутите, Александр Сергеевич? — улыбнулся Пётр, и тогда я приметил следы сильной усталости, даже истощенности на его по-своему благородном челе.
— Понимаю, количество версий совпадает с числом известных людям стран. Эх, был бы с нами Степан, то мигом бы все разложил по полочкам.
— Степан?
— Торговцы знают куда больше чем кажется. А уж этот проходимец…
— Вы часто о нем припоминаете. Степан то, Степан сё. Не побоюсь показаться излишне упрямым, но напомню, что меня он не убедил ни на каплю. Не слишком вы ему верите? Этот человек опасен уже потому, что не является тем за кого себя выдаёт. Заметьте — его не оказалось на сей раз рядом с вами. Вам известно где он?
— Известно. Он действительно занят. Самое занятное, но каким-то важным государственным делом. Смешно, не находите?
— Не нахожу. Этот шельмец ходит на чай к государыне, в голове не укладывается. Да как так? Что далее? Станет советником императора? Доверенным лицом? — он не сдержался и с силой ударил рукой об руку.
— Вы предвзяты и не хотите замечать за собой это, — попенял я ему, — тогда как наш загадочный крестьянин и правда спас государя. Такое не забывается.
— Пусть так. Но он не становится менее подозрительным. Кто он, откуда? Зачем притворяется крестьянином, да так, что даже лошадь увидит обман? Или это вам тоже известно? Так просветите, сделайте милость.
Мысленно я рассмеялся. Мой недоверчивый друг и родственник всерьёз опасался всего чего не понимал. Чувствовал себя неуютно. А мне напротив — было вполне комфортно находиться в непосредственной близости к некоторым загадкам. Они, загадки, добавляли вкус пряностей в бокал вина жизни.
— Нет, не известно, — ответил я, — но станет известно непременно. А догадки… и догадок нет, правду сказать. Кроме совсем уж безумной, но озвучить ее не посмею. Вы не собираетесь меня сейчас покинуть? Вижу вашу усталость, но окажите любезность.
— Собирался, — кивнул Безобразов, — вам нужен отдых и сон. С болезнью шутить не след. Но что вы желаете?
— Да рассказать вам как раз сон и желаю.
— Хм.
— Он любопытный, уверяю вас. Как минимум, в своей странности. Заодно вы убедитесь, что не со всяким сном стоит оставлять человека наедине.
— Как вам угодно, Александр Сергеевич. Понимаю, вам скучно. Извольте, я готов слушать, если считаете это важным.
— Принимаю ваш упрёк, но воспользуюсь правом больного чудить. Открою вам секрет — я испугался когда проснулся. Сон был столь реалистичен… не как обыкновенно.
— Расскажите. — Пётр уселся поудобнее с видом мученика, но сдержал зевок.
— Так вот. Как я уже говорил, дело происходило в Москве. Летом, довольно жарким. Я стоял примерно на Чистопрудном бульваре.
— То есть как — примерно?
— Вот так. Да, сейчас думаю, что то был непременно Чистопрудный бульвар. Люблю это место, есть в нем что-то. Знаете, раньше оно звалось Погаными болотами, покуда Меньшиков не взялся за дело.
— Вы даже не уверены где были?
— Сложно быть уверенным. Это была Москва, я знал это как знает всё во сне человек, но совершенно другая Москва. Которой быть не может.