Крепостной Пушкина
Шрифт:
Хлеб Пушкин съел (кусочек), от водки отказался, поблагодарив за честь. Тут же он, как вежливый и добрый барин, произнёс ответную речь. Из неё крестьяне узнали, что барин отсутствовал, это верно, но никогда не проходило дня, чтобы не думал о них, их нуждах, их жизни, чаяниях. Ни при каких обстоятельствах не забывал их Александр Сергеевич — особенно как волей отца своего был назначен управляющим (перед семьёй Пушкиных) нижегородским имением, всегда пристально следил за регулярностью выплат в Опекунский совет, куда была заложена и дважды перезаложена большая часть ревизских душ Большого Болдина, дабы не отягощать православных детей своих ещё и штрафами. Постоянно он думал об улучшении быта крестьянского, мучительно решая задачу совмещения
Крестьяне плакали. Кто потвёрже — остался стоять на ногах, не стесняясь слёз умиления, но большинство опустилось на колени, неистово крестясь и призывая божью благодать на Александра Сергеевича.
Пушкин, хоть и любовался произведённым эффектом, чувствовал, что с императором немного перегнул. Тогда он пальцем подозвал одну из девок, и все-таки опрокинул предлагаемую рюмку русской.
Но хлеб и соль — прекрасно, рюмочка — превосходно, однако не было того, без чего не обходится ни одна приличная встреча барина. Не было некой суммы, пусть небольшой, но все-таки денег, устанавливающей наиболее тёплые отношения между помещиком и его крепостными. Сообразив, что Михайло не желает по какой-то причине вершить сие таинство публично, а будто случайно хватается рукой за что-то, находящееся за пазухой, Пушкин волей своей приказал всем расходиться, ещё раз нежно назвав всех своими детьми, хотя большая часть их ему и в отцы годилась.
Михайло всё понял правильно, и, помявшись для вида, нижайше испросил дозволения обратиться к барину приватно, передать просьбы письменные. Пушкин согласился и даже пригласил его в дом, что должно было означать высшую степень доверия.
Странное дело — стоило этим двоим пройти в рабочий кабинет, устроенный Пушкиным ещё тремя годами ранее, в своё первое посещение Болдино, как управляющий, доселе полусогнутый, то ли от хвори какой, то ли от груза ответственности, что нёс на своих уже немолодых плечах, вдруг стал выше и совершенно прям. Барин же, напротив, заметно утратил в молодечестве, и взор его стал строг и тревожен.
— Ну что, Михайло? Говори честно. Каковы здесь мои дела?
Пушкин не стал садиться, предпочтя остановиться посреди кабинета, сердце подсказывало ему, что обстоятельства имения дурны. Тремя годами ранее они уже были весьма плохи, и он знал, что лучше стать они не могли. Некому было делать их лучше, а вот хуже — охотников предостаточно. Насколько, насколько всё плохо — вот что он желал знать, и как человек редкого личного мужества стремился принять удар поскорее, чтобы найти в себе сил одолеть его хотя бы морально.
— Дела не очень хороши, ваше благородие, — старик Калашников не стал тянуть. — Из сил выбиваюсь, но всё одно — плохо. Долги душат имение, Александр Сергеевич.
— Долги... Долги немалые, это верно. Сколько всего?
— Всего примерно двести пятьдесят тысяч рублей, ваше благородие.
— Как двести пятьдесят тысяч? — воскликнул Пушкин. — Этого быть не может, чтобы столько. Отец мне говорил, что всего долга тысяч сто и не больше.
— Если батюшка ваш говорил только о своих душах, то Опекунскому совету он должен сто девяносто тысяч рублей чистого долгу. Имение дважды перезаложено, Александр Сергеевич. И ещё одиннадцать тысяч рублей процентов, что мы должны за этот год и покамест не платили. Личные долги вашего батюшки мне неведомы, но они точно есть.
— Плюс мои долги, верно?
— Верно, ваше благородие. Но у вас ситуация лучше, часть ваша заложена лишь раз, и ещё есть в наличии семьдесят шесть душ, не заложенных, вашего батюшки.
— А доход? Сколько в этом году?
— Позвольте всё же уточнить, Александр Сергеевич. Мне считать части ваши и батюшки вашего совместно или порознь?
— Вместе считай. Теперь я веду все дела, резона нет путаться.
—
Пушкин нахмурился.
Здесь важно сделать отступление и прояснить читателю общую картину, складывающуюся в нижегородских владениях Пушкиных.
Дед нашего героя был человек известный и богатый. Не принявший добром свержение и гибель императора Петра Третьего, он жил на широкую ногу, барином, проматывая немалое состояние, достигавшее в своём наибольшем значении до пяти тысяч ревизских душ крепостных. Детям своим он всё же смог что-то оставить, и в той части, что касалась дел в данной губернии, попросту разделил Болдино между двумя сыновьями. Отец Александра, Сергей Львович, получил половину села, как и его брат Василий, получивший другую половину. Болдино населяло 500–600 крепостных (считая только ревизские души, то есть мужского пола), но имение не ограничивалось одним лишь селом, и в долю Сергея Львовича вошло ещё сельцо Кистенёвка, тоже немалое, и доросшее до 500 ревизских душ населения. Перед браком Александра на Гончаровой отец выделил ему ту часть крестьян Кистенёвки, что оставались незаложены, — приблизительно половину сельца. Отчаянно нуждавшийся в деньгах жених, понукаемый обеспечить приданное, без которого тёща отказывалась соглашаться на брак, заложил уже свои 200 душ за 38 тысяч рублей ассигнациями. Деньги большие, серьёзные. Хватило же их на полтора года. Приданное невесты, займы друзьям, помощь родителям, резко выросшие расходы на жизнь, наконец, — всё это могло сточить и более крупную сумму. Так или иначе Пушкин оказался на мели и в последнее время стал проедать аванс, выданный ему от лица государства на создание «Истории Пугачёва», с поездки по местам действий которого он и оказался в Болдино.
Мечтательность характера помогала смотреть на всё с оптимизмом, и по пути Александр думал не только о том, чтобы поправить дела и выручить семью, но и замахивался на мечту — выкуп второй половины и объединение имения. Дядюшка его, Василий Львович, уже три года как скончался, но, не имея прямых законных наследников, сумел позаботиться о детях незаконных, прожитых от любящей его купеческой дочки. Детей было двое, Маргарита и Лев, — под фамилией Васильевы. На них дядюшка и выписал заёмных писем на 110 тысяч рублей, из которых 60 тысяч приходилось на долю его части Болдино, и потому брат его, Сергей Львович, отказался от претензий на наследство — за неимением данных средств. Любой желающий получить это имение должен был взять на себя и его долги, что в сумме составляло не менее 200 тысяч рублей. Альтернатива — дождаться аукционный продажи, была тем, что в народе звалось заменой мыла на шило, поскольку имение и не могло стоить меньше.
Оптимизм, одно из самых приятных свойств характера Александра Сергеевича, не позволял ему смотреть на вещи иначе как в ключе отсутствия невозможного, потому он сперва надеялся поправить дела, а после поверил в это и воспринимал уже как данность. Выкупить часть дяди, объединить, воссоздать имение и жить в нём полновластным господином — мысль была столь приятна, что он сам не заметил, как свыкся с ней. Именно поэтому слова управляющего о долгах, огромности которых Пушкин не представлял, уязвили его. Да, он ожидал, что отец преуменьшит трудности, но не настолько.
Ситуация менялась, и приходилось признать, что думать следовало не о выкупе дядюшкиной доли, но о том, чтобы не потерять окончательно пока ещё имеющееся.
— Двадцать шесть тысяч — ведь это неплохо, — произнёс он, собираясь с мыслями, — даже очень неплохо. Это значит, что доход всего в десять раз меньше долга. Но ты сказал, что не уплачены взносы в совет?
— Истинно так, Александр Сергеевич, не уплачены.
— Значит, минус одиннадцать. Остаётся пятнадцать. Отцу не меньше семи тысяч, сестре... Погоди-ка, отец говорил, что доход был в двадцать две тысячи, но это без моих, каков же доход от моей части?