Крепостной Пушкина
Шрифт:
Степан молча стоял рядом с Никитой (они помирились, но практически не разговаривали), рукой грея в кармане небольшое зеркальце. Как утопающий хватается за соломинку, так и он, не зная, что придумать, решил в удачный момент ослепить противника Пушкина солнечным лучом. Что солнца нет и не предвидится, не пришло ему в голову — по одному лишь этому можно было судить, в какой растерянности мыслей он находился. Всё идеи предотвращения дуэли, приходящие в его голову накануне, отбрасывались одна за другой, как никуда не годные и ведущие к ещё худшим последствиям. Оставалось надеяться и наблюдать.
Наконец
Первый же выпад Дантеса пустил Пушкину кровь, оцарапав плечо. Почти сразу тот отквитался, задев противнику бок. Степан, чьи знания о фехтовании основывались на кинематографе, никак не ожидал такого бурного начала. Со всё возрастающим изумлением и страхом он, как и прочие, наблюдал за поединком. Поединок был совершенно не зрелищен. Любой выпад или парировался, или достигал цели, но мастерство дерущихся не давало ни одному из них поймать на лезвие тело противника при взаимном сближении, принудив довольствоваться всё более многочисленными уколами и порезами. Рубахи краснели — при том, что серьёзных ран нанесено не было.
— Me apud vos recipite! * — внезапно выкрикнул француз, делая выпад. Правила дуэли на холодном оружии допускали, хотя и не приветствовали, общение во время поединка. Выпад был отбит.
— Parce civibus tuis,** — поддержал беседу Пушкин, отчего-то приходя в весёлое расположение духа.
Его ответный выпад нанёс новый укол противнику, и тот рассвирепел. Апломб и гордыня юности подвели его. Уверенный в своей скорости и превосходстве, француз не ожидал встретить опасного соперника в человеке невоенном и быстро терял терпение. Насмешка же вывела из себя. Корнет закусил губу и усилил натиск, проведя атаку из трёх выпадов подряд. Выпрямляясь после последнего, он почувствовал что-то не то. Скосив глаза вниз, Дантес увидел рукоять шпаги противника, торчащую из его живота. Больно не было, но вдруг стало темно.
* — «Бей в лицо! / Подойди ко мне поближе!» (латынь)
** — «Щади сограждан» (латынь)
Глава 26
В которой Степан переходит из наблюдателей в действующие лица.
Дантес был ещё жив. Врач хмурился, выражением лица напоминая Степану французского бульдога, работая быстро и проявляя скупость на слова, отчего все поняли — дела пострадавшего плохи. Секунданты помогли погрузить тело в карету, сели туда же и поспешно поехали в Петербург. Пушкин тоже сел в свою, где терпеливо сносил неуклюжую заботу Никиты, дрожащими руками обрабатывающего его ранения. Всего их было семь, и крови поэт потерял немало.
— Неожиданно, Александр Сергеевич. Думал, вы выбьете шпагу из его рук, или ещё как обезоружите. Проявите милосердие и тому подобную мягкотелость. А то и погибнете из лучших побуждений.
— Я проявил милосердие, — голос Пушкина был слаб и насмешлив. — Ты просто не понял.
— Растолкуйте дураку.
— После поговорить можно, — заворчал старый слуга, справившись наконец с перевязкой и укутывая барина в лисью шубу, — домой бы скорее. Не искушайте Господа, от такой ведь беды отвёл.
— Едем, — согласился Пушкин, — но времени немного. Так что, Степан, полезай внутрь, по пути обсудим кое-что.
Никита
— Вот так, Стёпа, я и стал убийцей, — слегка морщась от движения кареты, сообщил поэт.
— Скажете тоже. Дуэль была честная. Даже странно. Тем более что француз ещё жив. Может, и не умрёт.
— Это вряд ли. Я бил наверняка, Степан, сын Афанасиевич. От таких ран не поднимаются. Пробил его насквозь и провернул клинок. Доктор сразу это понял, отчего и насупился, словно мышь на крупу. Будет теперь считать меня пожирателем младенцев.
— Так вы хотели его убить?
— Не хотел. Я не люблю лишать кого-либо жизни, тем более такого глупого мальчишку. Но убил. Представь себе, хладнокровно и расчётливо. Ай да Пушкин, так сказать.
— Зачем же тогда?
— Ответный ход одной шахматной партии. Видел у тебя шахматы в Кистенёвке, ты умеешь играть?
— Первый взрослый разряд.
— Что это означает?
— Значит, обыграл по сей день всех, с кем садился за доску. Стало быть, пока первый, — выкрутился Степан, как сумел.
— Это хорошо. Сыграем при случае. Тогда должен понимать, что невозможно выиграть, если не убирать с доски фигуры противника. Даже если они пешки.
— Тем более пешки, — поправил Степан.
— Да, их часто недооценивают, — согласно кивнул Пушкин, — а потом удивляются их превращению в фигуры. Так и здесь.
— По-вашему, он метил в ферзи?
— Верно. Дантес — пешка, но пешка с норовом, перспективная. Она прошла бы далеко и могла бы решить исход партии.
— О какой партии и о какой игре вы всё время говорите? Я не совсем тупой и понимаю намёки, но вы словно насмехаетесь, Александр Сергеевич. Говорите отрывочно, информацию подаёте кусками — а ты, мол, Степан, сам составляй мозаику. Если сумеешь.
— А ты — разве не так? Нечего на зеркало пенять... Взять вопрос «Кто ты?» — разве добьёшься от тебя ответа внятного? Что ты не крестьянин, понятно за пять минут. И никогда им не был. Это заметно в сотнях мелочей. Пусть. У человека могут быть свои секреты. Но твоё упорство в позиции, что ты мой крепостной, иногда даже оскорбительно, не находишь?
— Чем же?
— Чем оскорбительна настойчивость требования изображать слепца и глупца?
— Хм. Вы это так воспринимаете?
— Иногда. Но пусть. Я так устал от чужих секретов, что иногда просто не хочется разгадывать. Может, это смешно прозвучит, но и здесь я доверюсь своей интуиции. Она говорит мне, что от тебя не исходит опасности. Ну и славно. Придёт время, и ты сам всё мне расскажешь. Или не расскажешь. Занятно наблюдать, к тому же. И выгода какая — ты вот даже не понял, кажется, что мои внезапные расходы были вызваны ещё и интересом, до каких пределов простирается щедрость неизвестно кого и неизвестно почему.
— Я говорил правду касаемо финансового положения дел.
— Может быть. Мне всё равно. Сперва я начал наводить о тебе справки, узнал, что да, есть у меня такой кулак среди крестьян. Тайный богач и кровопийца. Да ведь ты — не он. Но на его месте. Где же он и кто вместо него? А после подумал — какая разница? Смотреть надо на другое. Что этот некто играет роль — значит, имеет перед собою цель. Какую же?
— Вот так всегда, Александр Сергеевич. Начинаете об одном, а потом — говори, Степан, кто таков!