Крепостной Пушкина
Шрифт:
– Да, я намерен выполнить поручение. Для того мне потребуется везение, как же без Степы? Но и вы, любезный кузен, вы ведь тоже своего рода оружие! Право, если ещё и с клубом что-либо произойдёт из ряда вон выходящее и при этом разрушительное, то я стану вас опасаться.
– Скажете тоже.
– Да не бурчите так, я ведь шучу, - засмеялся Пушкин, - но в каждой шутке... Впрочем, вот мы и пришли ко мне. Прошу вас продолжать сохранять бодрый вид.
Они поднялись в квартиру, где были встречены Натальей, с видимым облегчением увидевшей мужа живым.
***
Обер-полицмейстер
Неудобство положения определялось сейчас тем, что у Кокошкина было много начальников. Он подчинялся генерал-губернатору по территориальному принципу, подчинялся министру внутренних дел по ведомственному отношению и подчинялся третьему отделению по негласному правилу, не считая того, что подчинялся еще и прямо августейшей семье. Иначе говоря - действовать самостоятельно он не мог, не имел возможности. Бездействие помочь ничем не могло, не тот был у него чин, чтобы из уважения к оному его "забыли" наказать, напротив - как никто другой он подходил на роль козла отпущения.
Ничего он так не желал, как добиться какого-либо успеха немедленно, перебить этим свалившиеся на его голову неудачи, но как это сделать будучи связанным по рукам и ногам?
Кокошкин бросился к генерал-губернатору при первом известии о чудовищном преступлении на Дворцовой набережной, но скоро осознал, что Эссен глядит на ситуацию отлично от него. Строжайший наказ искать и найти злодея (или злодеев) немедленно, одновременно лишил его возможностей к его исполнению. Эссен сам знал как нужно все делать и согнал почти весь штат полиции на место проишествия, прямо запретив им покидать набережную пока дело не будет раскрыто. Абсурдность приказа была столь вопиюща, что Сергей Александрович осмелился почтительнейше указать на возможную необходимость увеличения района розыска, но Эссен сорвался и так страшно кричал и топал ногами....
Тогда Обер-полицмейстер отправился к министру. Здесь его приняли ласково, сочувственно, согласились с его соображениями и обещали поговорить с генерал-губернатором. Кокошкин понял, что он списан.
В расстроенных чувствах он отправился к Бенкендорфу, для чего пришлось вернуться в Аничков. Шеф жандармов сам находился в положении схожим с положением главы полиции, но Кокошкин, увлечённый собственным несчастьем этого не понимал, почему и стал лёгкой добычей для более опытного и изощренного придворного.
Бенкендорф быстро сообразил, что в складывающемся положении Обер-полицмейстер именно тот, кто ему нужен.
– Скажу вам без обиняков, Сергей Александрович, вы допустили чудовищную оплошность, и спасти вас может только чудо. Или я. Но вы пришли ко мне не сразу, а убедившись только, что терять вам нечего. Как же мне вам доверять?
Бенкендорф говорил
– Ваша светлость!
– взмолился начальник полиции.
– Я верой и правдой...
– Дело не в вере и не в правде, - перебил его шеф жандармов, - а в том, что в императора стреляли. Все мы давали присягу. Все мы верны ей. Наш долг сейчас заключается лишь в одном - найти преступника. Вы не согласны?
Кокошкин показал, что он согласен.
– Тогда, - продолжал Бенкендорф, - должно действовать решительно и без церемоний. Я верю, что вас не в чем упрекнуть, но мы оба знаем, что это ничего не стоит перед фактом совершенного преступления. Вы должны раскрыть это дело в наикратчайший срок. Даже дней у вас нет, счёт идёт на часы. Потом станет поздно. Вы это понимаете?
Кокошкин понимал. Он был готов на что угодно, лишь бы сгладить ситуацию и тем избежать катастрофы. Предложенное шефом жандармов, однако, ввело в ступор и его.
Александр Христофорович совершенно спокойно, говоря как о рутинном деле, предложил ему провести обыск и допрос в Английском клубе Санкт-Петербурга.
– Предвосхищая ваши вопросы, отвечу сразу - да. Я осознаю, что предлагаю вам. Но информация верна, карета преступника направилась прямо на Мойку и останавливалась у входа в клуб. Есть и ещё соображения, о которых вам знать не нужно. Нити ведут туда, я уверен. И вам, Сергей Александрович, предстоит разворошить это осиное гнездо. Или - вы погибнете.
– Но... Александр Христофорович...
– Согласен, вы можете погибнуть и там. Но есть шанс. Бездействие вам не предоставит его вовсе. И знаете, ведь даже лучше, что на улицах идут убийства и грабежи. Они, бесчинства, прикрывают вас.
– Не понимаю, ваше светлость.
– Критическая ситуация не только оправдывает, она требует критических мер. Вы не хуже меня знаете, что есть Английский Клуб.
Кокошкин, разумеется, знал. Попасть даже в рядовые члены клуба, или, вернее, собрания, было нетривиальной задачей. Свыше тысячи кандидатов ожидали своей очереди, иногда десятилетия. Каждый новичок рассматривался отдельно, непременно по поручительству минимум двух уже действующих членов, и принимался согласно итогу тайного голосования. Представители высшей знати империи, самые заслуженные люди, военные, дипломаты, деятели культуры - вот кто входил в это собрание. Допускалось приводить гостей, по записи, не более одного от каждого члена клуба за раз. Иностранные дипломаты и прочие представители посольств имели право посещения собрания без предварительной записи. Женщинам вход был запрещён категорически.
Что же происходило за стенами столь закрытого сообщества? Всякое. Император Павел в свое время интересовался этим вопросом и получил ответ, что члены клуба только и делают, что пьют за его, императора, здоровье. Павел поверил на слово, и верил вплоть до роковой ночи в Михайловском замке.
Впрочем, кухня собрания и впрямь была великолепна, а обеды и мастерство поваров - легендарны.
Зайти в Английский Клуб с полицейским обыском, тем самым нанести смертельное оскорбление всем этим людям.... Кокошкин не был уверен, что идея застрелиться сразу - хуже.