Крепы
Шрифт:
— Чудно. Живой вроде, а мертвое видит.
Рядом чиркнула спичка.
— Скажем ему?
— Зачем, пусть сам разбирается! Смотри, Петрович, он очнулся, кажись?
Я присел и обнаружил себя там же, под землей. Рядом возле темной стены колыхалось пламя свечи. На досках сидели два человека. Оба небритые, оба в ватниках. Один был без шапки, у другого на голове рыжий треух. У того, что без шапки, прямо поверх ватника пристегнута широкая портупея. Из кобуры торчит округлая рукоятка револьвера.
— Привет! — сказал я как мог весело. — Как дела?
— Были бы
Упомянутая лопатка — острый саперный инструмент — была у него в руках. Взрыв немецкой гранаты перекрыл путь назад. Вслушавшись, я не уловил ни единого звука, никакого шума, никакого боя. Тишина. Я взял у него лопатку и уже собирался копнуть завал, но мужичок в треухе попросил:
— Брось. Не сейчас. Тут часа на три работы. Тебе идти надо.
— Ты иди, — добавил мужичок, затянутый в портупею. — Ты иди, а мы пока раскопаем. У нас времени навалом, а у тебя его совсем нету.
Я отряхнулся, пришлось даже расстегнуть штаны, чтобы высыпать из одежды всю землю. Я решил не задавать глупых вопросов. Мужичок в треухе сразу начал копать, посыпалась на доски жирными комьями земля, а тот, что в портупее, сказал:
— Пойдем, провожу тебя малек. А то ведь опять засыпешься.
— Куда пойдем-то? — уже двигаясь за ним по туннелю, спросил я.
— В штаб!
Пламя свечи, конечно, отпугивало сырую темноту, но недалеко. Никакого просвета в конце туннеля, как ни присматривался, я не видел. Спрашивать ни о чем не хотелось. Напротив, хотелось вернуться, проделать хоть какой-то лаз и посмотреть, что там в доме после атаки. Я решил, что выйду на поверхность при первой возможности и уже тогда бегом назад.
— Я с тобой дальше не пойду! — Пламя свечи остановилось и осветило небритое квадратное лицо. — Слушай, значит, так: поворотов здесь всего два. Увидишь слева свет, не ходи туда, двигайся вперед. Минут через двадцать сам увидишь, куда дальше. А я, пожалуй, вернусь, а то Петрович там без меня заскучал небось.
— Чей штаб-то? С кем воюете? — спросил я, когда он уже повернулся, чтобы идти назад по туннелю.
Небритое лицо неожиданно надвинулось на меня. Свеча, отражаясь в больших голубых глазах, подчеркивала их неожиданный холод.
— Мертвый после смерти — это не живой, — сказал мой провожатый. — В мертвом сущность важна. Был человек немножко дурачок при жизни — после смерти совсем дурак. Был немножко злодей — одна черная сила и прет… А вообще, мы что, мы разве люди?.. Мы так! — Голубой глаз подмигнул и сразу повеселел. — Гармоничное движение электронов. Колыхание тока, как в проводе! Нажмешь выключатель, и нас не станет! Так что можешь не сомневаться: коли уж мы не поленились, пошли и откопали тебя, то уж точно не подведем. Ты же живой? — Я непроизвольно кивнул. — Ну вот, так что, выходит, мы на стороне живых, хоть сами и не совсем уже того, не совсем живые!
Улыбаясь, я зашагал в указанном направлении. Нужно было, конечно, расспросить получше, зря не стал. Главное, не одни мы здесь. Так что существует еще
Спертый воздух подземелья заметно посвежел. Без всякой свечи я мог уже легко видеть собственную руку, поднесенную к лицу. Я понял, что где-то совсем рядом дыра, и вскоре обнаружил источник света. Слева за поворотом туннель завершался белым несимметричным отверстием. Это был выход наружу.
«Возвращаюсь в дом», — решил я.
Мне очень хотелось поверить, что все обошлось, что все в порядке, хотелось доказать себе это, и я, наплевав на просьбу откопавшего меня мужичка в портупее, полез в дыру.
В самом узком месте я чудом протиснулся, в какой-то миг показалось, застряну, но все же выкарабкался наружу. От солнечного света я на некоторое время ослеп. Только неприятный рокот боя пощекотал нервы и заставил усомниться в правильности выбора.
III
Завалившиеся столбики, обрывки колючей проволоки и какие-то желтые лужицы повсюду. Метрах в ста впереди стоял большой серый сарай. В первую секунду я даже не понял, что это всего лишь заброшенная казарма. Ни одного стекла, плоские позеленевшие, почерневшие стены, под ногами опять бетон. Поворачиваясь на месте, я догадался, что стою на взлетной полосе. Вокруг было много ржавого металла. Бетон прогнил и проваливался под ногами. Слева от здания выступала башня — точнее остатки навигационной башни. Только приблизившись, я различил кривую свастику, намалеванную краской на стене; наверное, ее нарисовали деревенские школьники — такая она была неряшливая и ненастоящая. Обогнув здание, увидел и самолеты — то, что осталось от самолетов. Много лет назад их бомбили, не давая взлететь. Неровное от давних взрывов, нашпигованное металлом и ржавыми боеприпасами пространство будило лишь одну ассоциацию — Люфтваффе.
Действительно, кто-то говорил, что здесь, недалеко от деревни, в последнюю войну немцы заложили большой аэродром с расчетом на скорость продвижения своих войск. С размахом строили, на тысячу лет. Аэродром уничтожили практически в один день. Ковровая бомбардировка, артиллерийский шквал. Зажигалки, фугаски, разрывные, осколочные, раскаленная шрапнель. Здесь в считанные минуты полегли тысячи людей, а остальные бежали.
Как жила она, эта деревня, рядом с самолетным кладбищем? Ведь даже землю не очистили! Впрочем, сколько народу в деревне? Наплевать им просто.
Немецкие пилоты горели в машинах на земле, падали в простреленных парашютах, выбрасывались из окон горящей казармы. Я долго разглядывал пустые провалы. Образ сгоревшего заживо фашистского аса показался в сотни крат трагичнее, чем тривиальный образ некоего герцога, заколовшего свою жену в своем родовом замке. Но если герцог потом бродит по замку сотни лет, мучается, то каково же должно быть красавцу-лейтенанту победоносных немецких войск? Вот здесь это произошло, вот отсюда, из этих окон, вылетали сумасшедшие черные птицы. Точнее, из окон выпадали живые летчики, чтобы превратиться…