Крепы
Шрифт:
Последнюю неделю он почему-то надеялся на таблетки, думал, штук десять луковиц пришлют и пачку таблеток, может быть, маленькую фляжку вина из лепестков. Судя по весу, фляжки не было. Вскрыл бандероль лишь дома, как следует заперев двери. Луковиц оказалось четырнадцать. Таблеток не было вовсе. Из бандероли на стол выпала записка. Алан разгладил ее, смахнул ладонью сухую цветочную шелуху.
«Уважаемый Алан Маркович! Это письмо ничего не даст в ваших спорах с журналистами, но, возможно, оно вам пригодится. Мы надеемся, что к моменту получения посылки
Со всею ясностью понимая, как хочется вам воссоединиться с женой и сыном, мы все же вынуждены просить еще об одной услуге. В последнее время появились новые данные по нашей проблеме, которые в корне меняют саму задачу. До сих пор мы хотели лишь одного — чтобы мир обратил внимание на город. Теперь, перед угрозой появления новых крепов, мы вынуждены полностью сменить тактику.
Вы знаете, что мертвые не в состоянии действовать в отдалении от своих могил; живых у нас здесь почти не осталось, а те, что есть, загружены работой и не могут приехать.
В последнее время крепы поутихли, они перестали убивать и за два месяца присоединили к себе только одного умершего, но у нас появились достоверные данные о том, что ГКАЯ готовит большую акцию. В это трудно поверить, но уже в ближайшее время могут быть искусственно созданы несколько десятков новых крепов, на основе роботов и мертвых солдат.
Операцию, по нашим данным, проведут во второй декаде апреля, в деревне Гнилая Слободка. Там в сорок первом шли тяжелые бои, и там много мертвых, готовых на синтез. Более подробной информацией мы не располагаем.
Вы должны им помешать. Не доверяйте больше телефонной связи. Искренне надеемся, что цветок уже созрел.
Кириллов».
Цветок стоял на подоконнике, и, положив письмо, Алан Маркович долго его разглядывал. Еще не раскрывшийся тяжелый бутон чуть покачивался, притягивал. Нужно было подождать, дать бутону раскрыться. Но ждать не было сил. Осторожно соединив ладони вокруг бутона, Алан чуть сдавил его, почувствовал шелковистое дрожание и вдруг, решившись, отнял один лепесток. Глядя на горящую лампочку, с замиранием сердца растер лепесток между пальцами.
Воздух в комнате будто подвинулся, потемнел, но ничего не изменилось. Алан отдернул штору. Ничего. Может быть, только слабые тени, прозрачные, еле различимые отблески мертвого мира пританцовывали в самых темных углах. Сняв телефонную трубку, он набрал знакомый номер.
— Герда Максимовна!.. — Услышав ее голос на том конце, он весь сжался, прежде чем сказал: — Герда Максимовна, а я мог бы поговорить с полковником?
По опыту, телефон немного усиливал, и, если есть хоть какое-то действие, если это не кажется, полковник возьмет трубку. В ухе раздался сильный кашель, и веселый голос спросил:
— С кем имею честь?
— Егор Кузьмич?
— Алан?.. Давно ты что-то не появлялся. Случилось что?
— Ничего не случилось. Пока ничего. Егор Кузьмич, вы воевали
— Я много где воевал.
— В сорок первом, двести километров отсюда.
— Было! Как бишь деревушка называлась?.. Ага, вспомнил, Гнилая Слободка. Много там народу полегло. И немцы, и наши. А в связи с чем это тебя интересует?
— Егор Кузьмич, а что стало с детской колонией? — не желая ничего объяснять и неуклюже меняя тему, спросил Алан. — Как они после всего, что случилось-то?
— Ну как?.. — В голосе полковника появилось легкое раздражение. — Антонину изгнали… Заходят ко мне, к старику. Хорошие ребята. Они, на манер наших воинов-хранителей, за школьников взялись… С несправедливостью борются… Пионеры, что с них возьмешь?! — Он покашлял и добавил: — Если ты, Алан, ничего не хочешь мне говорить, то и не звони. Чего душу-то теребишь! Страшное место — Гнилая Слободка! Там лес и болота так скелетами засеяны, что до сих пор не разобрались, где французы, где Первая мировая, а где Вторая! Жуткое местечко!
Егор Кузьмич что-то рассказывал в трубку — о бомбардировках, о пылающих танках, таранивших немецкую артиллерию, о девочках-санитарках… Алан почти его не слышал. Прямо перед ним в кресле сидел Олег. Он сидел неподвижно, схватившись за подлокотники, и во все глаза смотрел на отца. Какое-то время мальчик был еле различим, прозрачен, но быстро обретал плотность.
— Димка Лепешников, — гудел в трубке голос полковника, — в танке сгорел, хороший мой приятель. Будешь в тех местах, передай привет. Я-то, видишь, не могу. Как умер, так и привязало к могиле. Да ты слышишь меня, Алан Маркович? Алло!
Дрожащей рукой Алан опустил телефонную трубку на рычажки. Где-то очень далеко за окном в небе прошел реактивный самолет, и Алан вспомнил, что тело Олега еще в воздухе, в самолете. Он покосился на часы. Нет, самолет с гробом уже приземлился.
— Ты меня видишь, отец? — спросил Олег, напряженно приподнимаясь в кресле. — Ты меня видишь, отец?
II
Давно разработанный в деталях план не давал Алану покоя. Лишенный каких бы то ни было доказательств и вынужденный ждать несколько месяцев, теперь он готов был к действию. Были выписаны десятки телефонов и адресов, придуманы и выучены все слова, которые он хотел сказать перед телекамерами и микрофонами. Все это придется отложить. Письмо Кириллова связало руки. Он был раздражен, но раздражение моментально погасло при первом же звуке голоса Олега. Вновь обретенная возможность видеть сына и говорить с ним вполне его умиротворяла.
Мальчик все это время был здесь, рядом. Неслышимый и невидимый, он продолжал жить в той же квартире, спать на той же кровати; он специально поднимался пораньше, чтобы вместе с Аланом оказаться утром за завтраком — только готовил себе сам. А когда тот уходил на работу, отправлялся в школу. Трудно было слушать его рассказы о том, как юные мертвецы из колонии бьются с несправедливостью на уровне средних классов. Как крадут чернила из авторучек, как ставят подножки, как насыпают перца в суп… Алан не перебивал Олега — ему было приятнее слушать, чем говорить.