Крещатик № 95 (2022)
Шрифт:
Он уже обошел несколько раз статую Карла XII, когда увидел Айну. В белой кроличьей шубке и такой же белой шапочке она походила на картинку из книжки сказок, которую он недавно видел в библиотеке.
– Здравствуй, сказочная принцесса!
– Здравствуй, сказочник, – засмеялась Айна.
Давид хотел пойти по набережной, но Айна остановила его, указав на церковь святого Иакова:
– Давай сначала зайдем в церковь.
– Зачем? – удивился Давид.
– Ну, во-первых, сегодня воскресенье. А во-вторых, первый адвент.
– А ты ходишь в церковь
– Нет, когда могу.
Они подошли к боковому входу. Внутри шла служба, слышалась музыка. Давид стеснялся заходить во время службы, но Айна подтолкнула его, и они очутились внутри. Давид остановился в сторонке, а Айна прошла купить свечи. Играл орган, но органиста не было видно за перилами балкона.
Когда они вышли, Давид спросил:
– А в чем смысл адвентов?
– Ну как? – Айна удивленно посмотрела на него. – Это время ожидания Христа. Как бы праздничное предчувствие. За четыре воскресенья от Рождества зажигается первая свечка. На дверь венок вешают из еловых веток.
– Знаю, но какой смысл, почему четыре свечи?
– Первая – свеча Пророчества, когда читают пророчество о рождении Спасителя. Начинается ожидание праздника Рождества. В следующее воскресенье зажигают уже две свечи, одна свеча Пророчества, вторая – Вифлеемская, в память об уходе святого семейства в Вифлеем. Ну, я может, не совсем правильно рассказываю. Мне так сестра Чештин объясняла. Еще через неделю третью свечу зажигают в честь пастухов, которые увидели ангелов и поверили в рождение Спасителя. Тогда уже три горят и с каждой неделей все светлей становится. А четвертая – ангельская свеча, перед самым Рождеством, в честь самого рождения. Тогда горят уже все четыре лесенкой.
– Похоже на Хануку, – подумал Давид и спросил: – Ты очень религиозна?
– Даже не знаю. Я почти никогда не молюсь и редко думаю о Боге. Но мне нравится ходить в церковь, там красиво, и поют, и орган играет. Там так хорошо, что сама становишься как бы лучше.
Они вышли на площадь к главному входу в Оперу, потом на набережную.
– А ты, – спросила Айна, – ты веришь в бога?
– Возможно, когда-то нас создал бог. Создал и оставил. Я не верю, что есть бог, которому можно молиться и каяться. И уж точно бессмысленно его о чем-то просить. Иначе не было бы этой войны и всего жуткого, что происходит.
– А как ты спасся?
– Когда умер дед и папа понял, что маму так быстро не выпустят и мы не сможем уехать вместе, он стал узнавать, как вывезти меня. В общине сказали, Швеция согласилась пустить несколько сотен еврейских детей из Германии и Австрии, но списки уже составлены. Если будет возможность, меня включат. Некоторые семьи, у кого были родственники в других странах, имели выездные визы, и когда они уезжали всей семьей, место в детском списке освобождалось. Мы ждали довольно долго, и в апреле тридцать девятого мне нашлось место.
– Вы ехали на поезде?
– Да, на поезде до Засница, а там на пароме в Треллеборг.
– Ты боялся ехать?
– Ехать не боялся, боялся нацистов. Поезд
Они все еще стояли на набережной. Внизу качались рыболовные лодки с сачками на длинных шестах. Айна с интересом рассматривала сачки, но Давид почувствовал, что мерзнет, плащ был неподходящей одеждой для конца ноября.
– Пойдем, – он взял Айну за руку.
– Ты замерз, – сказала Айна. – Побежали, согреешься.
Они побежали на мост и через него на остров Кунгсхольмен. Запыхавшиеся и смеющиеся, остановились они возле ратуши, и под аркой прошли к главному входу.
– Как красиво! – воскликнула Айна, оглядывая двор ратуши.
Сначала попали в Синий зал. Синего в нем было только название.
– Правда, он больше похож на уличную площадь, чем на зал? – спросила Айна.
Давид согласился. Зал походил на большой двор, перекрытый крышей. Здесь устраивались банкеты в честь лауреатов Нобелевской премии. Экскурсантов повели по мраморной лестнице на второй этаж и через разные комнаты: золотой зал, комнату городского совета, галерею принца, стены которой расписал фресками принц Евгений, брат короля. Давиду нравилось, что это не музей, а дом, наполненный реальной жизнью, политическими дискуссиями. А Айна любовалась красивыми интерьерами.
Потом они вышли к колоннаде, и дальше в парк, терраса которого выходила к озеру Меларен. Они гуляли по набережной, пока не замерзли. Пообедали в кафе, и Давид повел Айну вверх к зданию городского суда. Напротив суда находился небольшой сквер, который он хотел показать Айне. Сейчас он был не так красив, как летом, но все равно для Стокгольма необычен: ровные дорожки, украшенные мраморными статуями, круглые фонтаны, аккуратно подстриженные кусты и садовая аркада, в которой еще висели скрученные коричневые листья.
– Ой! – воскликнула Айна, пораженная – Что это за садик?
– Он очень похож на венский. Здесь уютно…
– Ты хочешь вернуться в Вену?
– Нет! Не хочу… Там никого не осталось. Нет… Может быть, через много лет…
– Твои близкие, они все погибли? – Айна смотрела на него внимательно и печально.
– Да. Я искал через Красный крест. Мама погибла в Треблинке. А папу расстреляли нацисты в Минском гетто, это Белоруссия, в Советском Союзе.
– Гетто – это как концлагерь?
– Почти. Такой… район, несколько улиц, огороженных, туда сгоняли евреев со всего города. Они там жили… недолго. Кого-то сразу расстреливали, другие умирали сами от болезней и голода. Некоторых водили на работы и за это кормили. Туда привозили евреев из других стран тоже. Для них был отдельный барак, гетто внутри гетто. Папа работал на железной дороге, чистил рельсы. Их водили колонной, папа говорил по-русски и мог иногда что-то выменять у местных. Я знаю, что он дожил до сентября 43-го года.