Крест бессмертных
Шрифт:
Алёша хотел было обидеться, но не успел, – рука Надёжи скользнула к его животу, потом ниже…
– Ох, какой, – прошептали горячие губы ему на ухо. – Беру свои слова назад. Не мальчик. Муж. Иди ко мне, любый, иди…
Летние ночи короткие. Вот уже и месяц нырнул с неба за ближайший лес, и первый петух проорал где-то на краю деревни свою бодрую песню. Этот предрассветный час кажется самым тёмным. Но он недолог, и тот, кто проявит терпение, обязательно увидит, как очень скоро на востоке разгорится заря.
– Пора, милый, – сказала Надёжа. – Не нужно, чтобы тебя видели. Бабы, конечно,
– Как же они догадаются?
– Бабы они такие… догадливые, – тихо засмеялась Надёжа. – Ведают то, что и не видели. Оно ведь как? Ум без догадки векши [7] не стоит.
– А лишние догадки на худое падки, – тоже пословицей ответил
Алёша, чья мама знала их великое множество.
– И это верно, – вздохнула Надёжа.
7
Самая мелкая монета в Древней Руси, одна шестая часть куны.
– Значит, правду бают, что все бабы – ведьмы?
– Конечно.
– Но это же… неправильно это. Батюшка мой говорил, что ведовство – грех великий.
– А кто твой батюшка?
– Поп. Был.
– Был?
– Умер он.
– Царствие Небесное, – Надёжа перекрестилась. – Правильно твой батюшка говорил. Грех. Но что делать? Мы вот сейчас с тобой чем занимались? То-то. Не переживай сильно, бог простит. На то он и всеблагой.
Алёша промолчал. Вступать в богословский спор не хотелось. Хотелось совсем другого. Совсем. Но он понимал, что Надёжа права. Пора идти.
Он поднялся, оделся. Рядом быстро оделась Надёжа.
Дверь сеновала открылась бесшумно.
– Будешь меня ждать? – обернулся на пороге Алёша.
– Незачем это, – ответила женщина. – Поверь. Вспомнишь меня хоть иногда – и то хорошо. А всё остальное… незачем. Но…
– Что?
– Если вернёшься, не прогоню. Всё, иди.
Алёша скользнул за дверь. Ещё долго на его губах таял вкус последнего сладкого поцелуя. И даже утром, когда солнце поднялось над лесом, все проснулись и собирались в путь (пару часов поспать всё же удалось), он чувствовал на своих губах губы Надёжи. Только что ставший настоящим воином и мужчиной, он даже не мог представить, сколько жарких поцелуев и убитых врагов его ждёт впереди, но точно знал, что прошедшие ночь и день он запомнит на всю жизнь.
Владимир открылся за поворотом дороги во всём своём великолепии сразу.
Так распахивается жадному взгляду море, когда видишь его впервые или после долгой разлуки.
Русская неоглядная даль с опушки соснового бора на вершине холма.
Звёздное небо морозной ночью, когда шагаешь под него из жарко натопленной избы.
Моря Алёша не видел, а вот всё остальное – много раз. И большие города он видел тоже. Рязань, в которой он родился и вырос, была не многим меньше Владимира. Да только стольный Владимир всё равно поражал воображение.
Одни Золотые ворота, к которым вела дорога, чего стоили!
Мощное основание-подклет с высоченным и широченным арочным проходом
Алёша приставил ладонь козырьком ко лбу.
– Золочёная медь? – спросил он у Первуши, который правил лошадкой, запряжённой в телегу.
– Она, – подтвердил староста. – Покойный князь Андрей Юрьевич Боголюбский денег на Владимир не жалел. Что, красиво?
– Не отнять, – сказал Алёша. – А там дальше, в городе, что за купола сияют?
– Много что. Те, что ближе к нам – церкви святого Георгия Победоносца. Ещё самим Долгоруким Юрием заложена. Дальше, в детинце, пять куполов, видишь? Успенский собор. Первый во Владимире. За ним – Дмитровский…
Оказалось, Первуша Жердь неплохо знает город, и Алеша услышал от него много полезных сведений, пока подъезжали к Золотым воротам.
Наконец, копыта лошадей простучали по дощатому настилу широкого моста через оборонительный ров, и путники приблизились к высоченной каменной арке ворот. Дубовые мощные створки были по дневному времени распахнуты настежь, как бы приглашая проследовать внутрь. Но не сразу.
– Кто такие? – из густой арочной тени выступили два стражника, лениво преградили дорогу.
Первуша остановил лошадь, слез с телеги.
– Здравствуйте, люди добрые! – снял шапку, поклонился в пояс.
– И тебе не хворать, – ответил дюжий высокий стражник с круглым добродушным лицом. – Только сразу говорю, дядя, без мыта не проедешь. Со всех брать велено, кто б ни был. Хоть с товаром, хоть без; хоть хромой, хоть босой, хоть убогий. Нет мыта – ночуй за воротами в чистом поле. А мыто нынче не малое, – он вздохнул нарочито сочувственно, – по полкуны с головы.
– Да ты что! – не выдержал Первуша. – По две векши было!
– Так то когда! Ещё снег лежал. Нынче – полкуны. Или плати, или поворачивай. Вам решать, моё дело маленькое.
Рука Первуши полезла чесать затылок. Полкуны с головы – это было много. Очень много. Стражник явно намекал на мзду. Оно, конечно, можно было и заплатить, но не хотелось. Последний раз, когда Первуша был во Владимире, стража мзду не брала, и это было справедливо. Мытная изба сразу за воротами стояла. Путник шёл туда, платил мытарю, что положено, и был свободен. Само его нахождение в городе означало, что мыт он уплатил. Стража, понятно, следила, чтобы никто мимо избы не проскользнул даром, но это и всё.
– А ежели по княжьему делу? – выехал вперёд Алёша.
Стражник окинул всадника опытным глазом, ухмыльнулся:
– Ты, балабола малолетняя, на ветру сначала постой с годик-другой, чтоб молоко на устах обсохло, а потом о княжьих делах толкуй.
Второй стражник – среднего роста, с рыжеватой, клочьями, бородой – равнодушно помалкивал, опершись на копье и лениво помаргивая маленькими, болотного цвета, глазками. Видно было, что всё он видел, всё ему надоело и хотелось только одного – выпить жбан пива, закусить тёртой редькой да завалиться в тенёк поспать, пока дневная жара на убыль не пошла.