Крест и корона
Шрифт:
Герцог подался вперед на своем стуле, его рука так сжимала кнут, что костяшки пальцев побелели.
— Ваш отец чуть не подорвал себя порохом. На кой черт ему понадобилось делать это ради выблядка его казненного брата? — Я поморщилась, услышав грязное слово. — Но если не отец приказал вам явиться на Смитфилд, то тогда кто?
— Никто, ваша светлость.
— А разве у вас не бывает видений, которыми вы руководствуетесь? — Герцог кинул взгляд на жену Кингстона. Она, вероятно, немедленно передала подробности нашего с ней
— Я приняла это решение благодаря молитве, но никаких видений свыше у меня не бывает.
Герцог покачал головой:
— Лично мне, как, впрочем, и всем остальным, это представляется полнейшей бессмыслицей. Если только ваши действия не имели другой цели — политической. Вы с вашим отцом пытались придать казни определенную окраску, возбудить недовольство присутствовавших. Так?
— Нет, ваша светлость, это не входило в мои намерения, — твердо сказала я. — Я верноподданная его величества. И руководствовалась мотивами сугубо личного характера.
Какое-то время герцог молчал. За окном на лужайке зачирикала какая-то птица. Ей ответила другая. Потом третья. Здесь было довольно много птиц. Кто-то, вероятно, подкармливал их.
Когда герцог Норфолк заговорил снова, речь его была осторожной и размеренной.
— Я не думаю, что вы со мной откровенны, госпожа Стаффорд. Не забывайте, что я для вас человек не посторонний, поскольку женат на вашей кузине, а потому от души советую: расскажите мне все как есть. И сделайте это прямо сейчас. Ведь следующий, кто будет задавать вам вопросы, вряд ли станет учитывать ваше происхождение и положение.
Я теребила руками платье. В чем, по мнению этих людей, состояла моя вина?
— Я сказала вам все как есть, ваша светлость, — проговорила я.
Дальше все произошло очень быстро. Он вскочил со стула, рука его резко взметнулась вверх — даже в глазах зарябило. Хлоп! Кнут ударил по деревянному столу в нескольких футах от того места, где стояла я.
— Тысяча чертей! У меня нет времени на ваши капризы!
Я не шелохнулась. И сэр Уильям с женой тоже не шелохнулись. Герцог стоял на прежнем месте, трясясь от злости.
— Отлично, Кингстон, давайте действовать, как планировали, — произнес он наконец.
Сердце мое забилось чаще, когда Кингстоны куда-то поспешили из камеры. Я услышала в коридоре мужские голоса, отдававшие приказы. Но герцог остался на месте. И за его спиной не появились бифитеры. Мы остались вдвоем. Он принялся вышагивать туда-сюда под окнами и морщил лоб, явно думая о чем-то весьма неприятном.
Пытаясь говорить как можно более смиренным голосом, я сказала:
— Ваша светлость, позвольте у вас кое-что спросить.
Его взгляд — неохотно, раздраженно — устремился на меня.
— Вы говорили о моем отце, — продолжила я. — Вы его видели?
— Ну, допустим, — крякнул он.
— В каком он состоянии?
— В каком состоянии? —
Поначалу я почувствовала боль, словно кто-то сильно ударил меня. Потом ощутила злость — она заполнила мое сердце, мой разум, все мое тело. Я едва могла дышать, видеть или слышать. Кончики моих пальцев от этих слов буквально окоченели.
Тут раздался приглушенный расстоянием звук распахиваемой двери — это вернулся сэр Уильям, один, без жены. Он принес что-то и отдал герцогу.
— Госпожа Стаффорд, я хочу показать вам это, — резко сказал Норфолк и положил на стол письмо Маргарет — то самое, которое я взяла с собой на Смитфилд. Ничего удивительного: они обыскали мое платье.
Герцог прочитал письмо вслух. Он с издевкой произносил слова своим хриплым голосом — точно таким же тоном он поздравлял меня с желанием стать монахиней и выражал скорбь по уничтоженным на Севере монастырям.
Пока Норфолк читал, я вспоминала, как мой отец охотился на кабанов. Убить кабана трудно, и поэтому он никогда не отправлялся в лес один. И когда отец находил зверя, слуги долго преследовали жертву, гнали, всячески сбивали с толку, меняя друг друга, пока наконец кабан, ослабевший и испуганный, не падал без сил в чаще и не умирал, заколотый пиками и ножами.
В камере Тауэра стояла напряженная тишина. Я поняла, что герцог закончил чтение, — он и Кингстон ждали моего ответа.
— Да, я захватила на Смитфилд последнее письмо кузины, — холодно произнесла я.
Герцог осторожно взял двумя пальцами еще что-то: ага, цепочка с медальоном Фомы Бекета, который много лет назад подарила мне Маргарет. За день до того, как отправиться на Смитфилд, я зашила медальон в подкладку кошелька, чтобы не потерять.
— А как насчет вот этого? — спросил он.
Я пожала плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать цепочку из его пальцев.
— Вы скажете мне, зачем взяли медальон на Смитфилд, — прорычал герцог.
И тут вдруг я почувствовала такую злость, что решила: пусть Томас Говард делает со мной что угодно, но я больше не стану его бояться.
— Этот медальон кузина подарила мне десять лет назад. И я подумала, что если после смерти Маргарет смогу, будучи ее родственницей, получить тело, то похороню этот медальон вместе с ней.
— Как трогательно. Но мы подозреваем, что этот медальон имеет другой смысл.
Герцог опять принялся расхаживать по камере: пять-шесть шагов к двери, столько же назад, ко мне. Кингстон напряженно ждал.
— Фома Бекет бросил вызов своему сюзерену. Он поставил папу римского выше короля. Впоследствии Маргарет и другие бунтовщики сделали то же самое. Как, впрочем, и вы сама, госпожа Стаффорд: ведь вы взяли это с собой на Смитфилд как символ неповиновения королю.