Крест и корона
Шрифт:
Я покачала головой:
— Но люди Кромвеля уже посещали Дартфорд за два года до моего поступления туда. И тогда настоятельница не говорила им ни о какой короне, я в этом уверена. С какой стати ей в этот раз выдавать тайну?
— Уполномоченные Кромвеля провели тщательную перепись всей монастырской собственности. Все думают, будто это делается из алчности, чтобы лорд — хранитель печати знал, где можно поживиться больше всего. Но возможно, есть и другая причина.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл его слов и преисполниться ужаса.
— Так их посещения монастырей — выходит, это всего лишь предлог, и Кромвель на
Гардинер поморщился:
— Цели короля Генриха скрыты одна в другой: одна порождает другую, а та, в свою очередь, — следующую. Вряд ли кто понимает Генриха Тюдора, и уж абсолютно никто не может предсказать его действия. Даже Кромвель.
— А король знает о существовании короны и о том, что она обладает чудесной силой?
— Вполне вероятно. Но его величество, судя по всему, не догадывается, что корона находится в Дартфорде, иначе он уничтожил бы этот монастырь еще много лет назад, разобрал бы на кирпичи. — (Меня пробрала дрожь.) — Возможно, ему известно о существовании короны, но он не знает, где именно та спрятана. Однако Кромвель, как и я, — он сделал движение рукой в мою сторону, — может найти тайный способ отыскать реликвию. Признаюсь вам откровенно, я получил довольно тревожное сообщение: он что-то затеял в Дартфорде. Вот почему я должен быть первым. Надеюсь, вы не разочаруете меня, сестра Джоанна.
— А если у меня не получится? — Я прокашлялась. — Вы не будете больше мучить моего отца?
— Вашего отца выпустят из Тауэра в тот самый день, когда вы сообщите мне, что узнали, где спрятана корона, — быстро ответил Гардинер.
Я сделала шаг в сторону епископа, вгляделась в его светло-карие глаза:
— Но если я не найду корону… вы не тронете его?
— Поторопитесь, сестра Джоанна. Ваши усилия могут увенчаться успехом еще до Дня всех усопших верных — он наступит через две недели, второго ноября. Я знаю, что каждая настоятельница Дартфорда обязательно пишет письмо для своей преемницы, причем последняя никому не должна его показывать. Ваша настоятельница очень стара. Вероятно, она уже заготовила такое письмо, и в нем должно быть сказано, где спрятана корона.
Я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, сказала:
— Епископ, я должна снова спросить вас, и на сей раз я требую ответа. Грозят ли моему отцу новые истязания по вашему приказу?
Он уставился на меня так, словно и не слышал.
— Не забудьте положить письмо, куда я указал, ко Дню всех усопших верных. — С этими словами епископ прошел мимо меня к двери и пригласил зайти сэра Уильяма Кингстона, ожидавшего снаружи.
В этот момент я возненавидела Стефана Гардинера, епископа Винчестерского, так, как никого в жизни. А поверьте, прежде у меня уже имелись достаточно веские причины испытывать подобные чувства к другим людям. Но теперь главным объектом моей ненависти стал он. И я вся буквально дрожала от бешенства и собственного бессилия.
Тем временем на другом конце комнаты сэр Уильям с бесстрастным лицом протянул Гардинеру какую-то бумагу. Епископ подписал ее и поинтересовался:
— Томас, а где Норфолк?
— Он занят, епископ. Его младший брат умер сегодня утром в Белой башне, и теперь идут приготовления к похоронам.
Не в силах сдержаться, я издала скорбный, сдавленный стон. Но никто меня не услышал, никого не волновал мертвый Чарльз Говард.
Кингстон сделал мне знак рукой и открыл дверь.
— Джоанна Стаффорд, — сказал он, —
Я держала под мышкой, прижимая одной рукой, труды Фомы Аквинского, на запястье другой у меня была намотана цепочка с медальоном Фомы Бекета. С этим нехитрым скарбом я покинула Белл-Тауэр и пошла по лужайке, на которую сквозь ветви шелковиц падали косые лучи октябрьского солнца.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
16
— Брат, купи яблочко!
Мальчишка лет семи, не больше, стоял посреди Уолтинг-стрит, протягивая яблоко брату Ричарду. Даже в сгущающихся сумерках оно соблазнительно поблескивало сочными красными боками.
Лондон остался позади. День святого Михаила-архангела, который празднуется 29 сентября, уже миновал, и урожай с полей был убран. С западной стороны дороги, по которой мы ехали в Дартфорд, — дороги, протянувшейся от Лондона до самого Дувра, — плотной стеной стояли яблони. Я вдыхала их сладкий запах. Все происходившее казалось мне сном или бредом, далеким от реальности: неужели и впрямь я, всего несколько часов назад находившаяся в заключении в Тауэре, свободно еду по загородной дороге?
Ветви деревьев под тяжестью плодов клонились к земле. Особенно много красных шаров висело наверху, куда вполне мог забраться тот проворный мальчишка, который предлагал сейчас брату Ричарду свой нехитрый товар. Я увидела этого сорванца, когда наша повозка вывернула из-за поворота: он сидел под большой яблоней, его ноги высовывались на дорогу.
Ребенок с восхищением рассматривал лошадь. Помню, я и сама удивилась, когда меня подвели к ждущим братьям и повозке. Брат Ричард уже сидел на одной из красивейших лошадей, каких мне только доводилось видеть: поджарой, в серых яблоках, с лоснящейся шерстью и блестящими умными глазами. Он дал понять, что эта кобыла принадлежит лично ему и что он не собирается впрягать ее в повозку, которую тащат далеко не столь породистые жеребцы. Забросив набок свой черный доминиканский капюшон, брат Ричард еще до моего появления запрыгнул в седло и теперь держал в руках поводья, готовый отправиться в Дартфорд. Брат Эдмунд и я, видимо, должны были ехать следом в повозке, на облучке которой расположился бочкообразный служитель Тауэра.
Мальчик с чувством расхваливал свой товар:
— Это самые лучшие яблоки в Кенте, брат! Сладкие, спелые! Я продам тебе целую корзинку всего за три фартинга.
— Прочь с дороги! — крикнул брат Ричард, не поддавшись на уговоры.
Худые плечи мальчика обвисли, он поплелся назад и снова уселся под деревом. Разумеется, нам сейчас было не до покупки фруктов, но мне показалось, что мой спутник обошелся с ребенком чрезмерно грубо. Я мельком кинула взгляд на брата Эдмунда, который не раскрыл рта с того момента, когда мы покинули Лондон.
Он кивнул, словно прочел мои мысли, и негромко пояснил:
— Брат Ричард очень тяжело переживает уничтожение нашего братства.
— Но ему есть куда пойти, — заметила я.
— Да, и мы оба благодарны епископу Гардинеру, который устроил наш перевод в Дартфордский монастырь. — Он помолчал, взвешивая следующие слова. — Но видите ли, сестра Джоанна, брат Ричард надеялся со временем стать в Кембридже настоятелем. Он поступил туда еще ребенком, принес обет, как только это позволил возраст, и всегда был очень благочестив. Он истинный теолог, у него есть труды, которые читают на континенте.