Крест и полумесяц
Шрифт:
– … Ты мя, рванина, на понт не замай! Я такое нутром чую, — на свободном пятачке у окна ревел синий от наколок мужичок с провалившимся от сифилиса носом. — Сымай чувяки! И другой хабар гони! А не то мигом харю лоскутами порежу.
До самой ночи парень так и не присел. Забился в самый угол камеры и старался ни на кого не смотреть. Не дай Бог, какой-нибудь уголовник его заметит. Лишь когда гомон утих и все кое-как расположились на полу, задремал и он.
На следующий день их подняли в самую рань. Мороз стоял такой, что не спасали ни рваные шубейки, ни обмотки из вонючих одеял. Выстроившиеся возле стены кандальники перетаптывались, подпрыгивали на месте и постукивали себя руками по бокам. Дрожавший, как и остальные, Родион слышал, как стоявший в паре шагов от него, грязный старик пророчески бормотал:
— Как есть сдохнем, прости Господи… Не от
Парня от таких слов затрясло еще больше. Умирать он совсем не хотел.
— Эй, висельники! — в этот самый момент перед ними появился дюжий казачий урядник в мохнатой папахе и с ногайкой в руке. Ухмыляясь в щербатый рот, он шел вдоль строя и поигрывал плеточкой. Строй кандальников тут же затих. Никто не желал получить по роже плеткой. — Хто тута грамотный? В разных науках силен? Али по мастеровой части?
Строй даже не шелохнулся. Будущие каторжники и дыхнуть лишний раз побаивались. Кто знает, на кой черт, этому казачине грамотеи и мастеровые? Может еще хуже станет. Кто провел в местной тюрьме хоть один день, напрочь терял веру в доброту государева человека.
— Тьфу! — с презрением урядник сплюнул себе под ноги. — Душегубы одни да христопродавцы!
Тут Котельников, холодея от страха, сделал шаг вперед. Решил, что лучше уж здесь в неизвестность вязаться, чем идти за тысячу верст в Сибирь и сгинуть на местных заводах.
— Ты?! — недоверчиво хмыкнул казак, обходя парня. — Спытать треба. А скажи-ка мне, земля на что похожа: на катроплю али згурец?
— На картошку, конечно. Наша планета ведь шар, точнее геоид, — дрожащим голосом ответил бывший учитель мужской гимназии.
— Верно, — с удивлением проговорил казак, засовывая ногайку за пояс. — Со мной пойдешь. Абреков учить будешь. Ха-ха-ха… — залихватски заржал он. Родиону же почудилось в его смехе, что странное, почти мефистофельское. Казалось, перед ним стоял не обычный урядник, а сам дьявол, с которым только что Родион заключил какую-то сделку. Время показало, что эти ощущения были не так уж и далеко от реальности.
– //-//-
Внушительная кавалькада всадников втянулась в узкое ущелье, отвесные стены которого вздымались на многие десятки метров в высоту. Скакавший в самой середке, Ринат время от времени вскидывал голову и с тревогой всматривался в нависшие над ними свинцовые тучи, вот-вот готовые разразиться бурей. Не дай Всевышний, если непогода их застанет в пути. Такого даже злейшему врагу не пожелаешь. Здесь такие ветры гуляют, что не каждый жеребец может устоять на ногах. А после ледяных дождей или мокрого снега, люди в считанные часы насмерть замерзают, превращаясь в ледяные статуи.
— Надо прибавить шаг, господин, — рядом с ним поравнялся здоровенный детина, фигурой напоминавший матерого медведя. Ахмед, его давний помощник и порученец, был предан ему, как пес, считая имама новым воплощением Пророка на земле. Ринат же, как бы это кощунственно не звучало, не стал его переубеждать. Верит человек, значит, такова его потребность и воля Аллаха. Кто он такой, чтобы идти против веры. — Чую, скоро начнется. Еще несколько часов и пойдет снег. После поднимется сильный ветер, — ежась в плотный овечий плащ, он махнул рукой в сторону узкого, почти бутылочного горлышка, ущелья, видневшегося впереди. — Можно и вернуться. Пока еще можно. Успеваем выйти из ущелья.
Ринат качнул головой. Возвращаться в родной аул им нельзя. Если непогода перекроет перевал, то в южную часть Чечни уже не попасть. Пока выпадет снег, пока пройдут сильные метели и установится тропа, пройдет больше месяца. Это слишком долго. В той области расположены почти все его особые производства, оставлять которые без надзора так долго было просто опасно.
Долина Хой на юге Чечни, куда они и направлялись, столетия назад была частью великого шелкового пути. Через здешние перевалы веками шли караваны с драгоценным шелком, хлопком, непревзойдённым индийским булатом и арабскими скакунами. Именно здесь, в трех рядом расположенных аулах, Ринат и расположил то, что в другом времени называли секретными военными производствами — три пороховые мельницы с английскими сушильнями и барабанами для помола, мастерскую по производству и испытанию ракет. Отдельно от всех, в старинных пещерах, превращенных в основательно укрепленные лаборатории, проводились испытания воздушных шаров, дельтапланов и парашютов. Тут же одну из каморок занимал русский ружейный мастер из Тулы, которого с неимоверным трудом удалось уговорить приехать на Кавказ. Ему самому и его родне в империи
Честно говоря, была и еще одна причина, заставлявшего его так рваться на юг Чечни. Связана она была, как это ни странно, совсем не с войной и разнообразными военными придумками, которым Ринат посвящал в последние месяцы слишком много времени. Дело было в том, что у него не так давно появилась одна очень интересная и довольно перспективная идея, претворение в жизнь которой могло существенно упрочить его положение не только на Кавказе, но и в империи. Его авторитет и влияние, вообще, могли взлететь до небес, если все получится. Он решил издавать газету с броским названием «Голос Кавказа», сделав ее своим рупором, инструментом своего влияния на противника. Даже со своим не очень хорошим знанием истории, Ринат понимал, что сражаться с русскими на равных у него чисто физически не получится. Русская армия с кровавой легкостью переварит все его горные крепости, уничтожит или рассеет тысячи отважных воинов, расселит аулы с непримиримым населением. Сражаться же со Словом врагам будет гораздо сложнее. Слово, особенно грамотное и сказанное в нужное время, может сделать очень и очень многое. Например, врага способно превратить в друга.
С этими, бурлящими в голове мыслями, Ринат и двигался вперед. Непогода усиливалась. Все чаще приходилось понукать упрямившегося жеребца, который все норовил встать, как вкопанный, или, вообще, лечь на землю. Гнедой явно чуял приближавшуюся метель. Мысль повернуть назад уже не казалась парню такой уж плохой. Ведь упрямство могло и до беды довести. Стоило ли гневить Господа и, не смотря на все предупреждающие знаки, упрямо идти вперед.
В этот момент, вырывая его из глубоких раздумий, в высоте раздался пронзительно громкий свист. Скакавшие рядом горцы, предчувствуя страшное, мигом окружили имама. Ощетинившись готовыми к стрельбе, ружьями начали выискивать врага. Ведь ничего другого, кроме как нападение, такой свист претворять не мог. Так любили свистеть разбойники-абреки, кружа вокруг обреченного купеческого каравана и наводя на торговцев невообразимый ужас.
Только ничего вокруг не было: ни спереди, ни позади. С боков враг тоже не мог спрятаться, потому что там возвышались отвесные скалы.
— Наверху! Он наверху! — наконец, кто-то из всадников догадался посмотреть наверх. Метрах в двадцати над ними виднелась маленькая фигурка дельтапланериста, каким-то чудом сумевшего приземлиться на крошечной ровной площадке. Мальчонка-пилот отчаянно махал им красным флажком, полотно которого своим трепыханием напоминало пламя костра. — Это вестник! Вестник, господин! Смотрите! Он бросил послание! Ловите сверток, братья! Быстрее, быстрее! Его сносит…
Поднявший голову, Ринат замахал рукой в ответ, а после приложил ладонь ко лбу. Мол, благодарю за послание, маленький вестник. Пилот после этого знака не стал медлить: маленькая фигурка натянула на спину узкое крыло-треугольник, шагнуло с обрыва и тут же, поймав воздушный поток, взмыла в небо.
Таких отчаянных сорванцов-дельтапланеристов, прозванных за бесшабашную храбрость аравахами[1], было уже больше десятка. Фанатично полюбившие полет на своих хрупких крыльях, они стали вестниками Рината, сотрудниками его фельдъегерской службы, исполнявшие личные поручения имама. Каждый из них имел нашитого на груди и правом плече красного сокола. Некоторые вдобавок делали себе такие же татуировки на одной из щек, клянясь тем самым в своей любви к небу. Это был символ особого статуса, делавшего их фактически неприкасаемыми. Пилот мог попросить помощи у любого горца, знатного или незнатного, всадника или пешего, лезгина или чеченца, мог взять все, что ему нужно. Никто не мог отказать ему под страхом смертной казни. Попытавшие это сделать (естественно, были и такие) умерли, сброшенные со скал. После смерти третьего или четвертого олуха, не желавшего соблюдать закон, все встало на свои места. Вестников стали обходить стороной, стараясь даже не смотреть на них. При их появлении затихали ссоры, драки и даже поединки, чего раньше и в помине не было. В песнях бродячих поэтов-ашугов этих мальчишек и стали впервые называть арвахами, считая их духами давно умерших предков. Мол, именно по этой причине в них не было страха перед высотой и так сильна страсть к небу.