Крест и полумесяц
Шрифт:
Ого-го замахнулся…
– //-//-
Охрип Очечков, староста из села Малые Колобаски, что раскинулось в Закрайском уезде Тифлиской губернии, изрядно удивился, когда поздним вечеров к нему постучались в двери и вошедший нарочный из уезда вручил ему письмо. От самого господина уездного инспектора общественного призрения, Арнольда Евграфовича Зайкина, значит-ца. Не каждый день ему такие господа пишут. Честно говоря, вообще, ни разу не писали. Охрип письма-то почти и не получал, вовсе.
Руки у старосты потом покрылись. Письмо даже выскальзывать начало, все норовила на пол упасть.
—
Мальчишка взял протянутое ему письмо и некоторое время внимательно вглядывался в сухой казенный шрифт, совершенно не похожий на рукописное письмо с его витыми завитушками. Здесь каждая буковка была похожа на свою соседку размеров и очертаниями. Глазу приятно было.
– …Всех малоимущих следует посчитать и составить соответствующие списки для последующих действий, — закончил вскоре читать младший Очечков. — Все, батюшка. Более ничаго не писано тута.
Староста же, морща лоб и почёсывая затылок, махнул на него рукой. Мол, поди прочь, зараза. Не мешай умным людям думать. А думы получались очень даже интересные.
— Это что же получатся, все голытьбу переписать нужно? — сам себе он задавал вопрос, снова и снова пытаясь вникнуть в суть документа. Сухие казенные фразы, выхолощенные, как бодливый козел, всегда тяжело ему давались. Не сразу он понимал их. Часто вот так сидел и разбирал каждое слово, стараясь, найти в нем смысл.
– …А на кой черт сие? Чаво же такое? Перепись какая-то. В листы вписывать будут и мужиков и женок. Не к добру это, — чуть подумав Охрип добавил. — А может и к добру. Помнится, гутарили, что безземельных нужно справить на переселение в Сибирь, — вспомнил он услышанный где-то слух. — Нежто, правда, хотят всю голытьбу в Сибирь закатать. Хорошо-то как. Всю эту шушеру отсель спровадить. А то плодятся только, а работать не желают. Вот пусть тама своих деток медведям показывают. Эх, надо поскорее энти самые спички составить. Погодь, лучше и вещи ихние собрать. Нужно братов собрать. Одному не справиться.
До самого утра в селе стоял дикий шум и нам. Орали мужики, визжали бабы кричали малые детишки, захлебывались от лая псы. Бедноту поднимали с постелей и в одних портах гнали на улицу, куда затем выбрасывали их немудреные пожитки. Разгоряченные богатеи и из прихлебатели лупили палками и плетьми тех, кто не хотел выходить из дома. Сам староста для устрашения размахивал старым дедовским ружьем. Мол, всех несогласных постреляет.
Угомонились все лишь к самому утру, когда всю сельскую бедноту согнали в самый центр села. К ним сам староста вышел и важно объявил, что всех отправят в Сибирь на
— А вон и власть скачет, — довольно проговорил староста, завидев поднимавшуюся столбом пыль на горизонте. — С телегами едуть. Вестимо, для вам, дураков, все приготовлено.
В село, и правда, въехал целый обоз из телег и сопровождавших их всадников. Скакавший впереди бородатый смуглый горец очень сильно удивился, когда увидел перед собой столько народа.
— Мир и благодать всевышнего, люди, — по горски поздоровался он, приложив правую руку к сердцу. Затем вынув из-за пазухи свернутый вдвое лист бумаги, начал громко читать:
— Я, князь Кавказский наместник Кавказского наместничества, имам Шамиль, именем императора Всероссийского для поддержки безземельных и малоземельных крестьян объявляю выдачу беспроцентных ссуд в виде продуктов, строительных материалов, скотины и иной помощи.
Под взглядами ошарашенных сельчан с повозок сбросили тенты и начали выгружать мешки с зерном, репой, капустой, морковью, крупами. На землю осторожно клали бочонки с маслом.
— Дай сюда! — у старосты отобрали список с фамилиями и прозвищами, который он все это время держал в руках. Горец еще раз внимательно осмотрел ничего не понимающих мужчин и женщин, к которым прижимались испуганные детки. — Итак, кто здесь самый смелый?
Из толпы вдруг вышел невысокий мужичок. Худой, как смерть. Щеки впалые, натруженные руки почти черные от въевшейся грязи. Он стянул с себя видавший виды картуз и с силой шмякнул его о землю.
— А чаво тянуть. Все равно воля хуже няволи. Что здесь с голода пухнуть, что в Сибири, — за ним из толпы вышла и высокая женщина с ребенком на руках. Поклонилась всаднику и тихо встала за спиной мужа. Покорная, готовая ко всему — к жизни и к смерти. — Чаво надоть делать? Митроха я, Савы Силлыча сын.
Горец медленно вел пальцем по списку, ища нужного ему человека. Наконец, палец остановился.
— Вот, Митроха Саввыч Кораблев. Ты? — мужик мрачно кивнул. Мол, я, чего скрывать. — У тебя в семье три живые души. Вижу. Значит, тебе положено следующее. Одна корова. Сюда ведите! — крикнул горец куда-то в сторону обоза. — Цветом пегая, с двумя прямыми рогами. Двухлетка. Отзывается на клику Мурка. Имечко-то какое…
Из-за спины всадника казачок в черкеске вел в поводу буренку, которая невозмутимо что-то жевала. Подошел ближе и передал поводья ошарашенному крестьянину, боявшемуся даже вздохнуть лишний раз.
— Кроме этого твоей семье безвозмездно передается три пуда пшеницы, три пуда ржи, ведро гречи, пол ведра полбы, три литра масла, пуд вяленной рыбы, — с каждым словом гора продуктов у ног крестьянской семьи становилась все выше и выше. — Что стоишь столбом? Сюда подойди. Грамотный? Плохо. Тогда, вот здесь ставь крестик и отпечаток большого пальца. Не в рот, б…ь! В чернила палец макни, а потом сюда приложи…
Тем временем женщина, как была с ребенком, так и упала на колени перед коровой. Медленно подползла к ней, словно к невиданному божеству, и с благоговением обняла. Буренка же, по прежнему, молча жевала, принимая все это с совершенно невозмутимым видом, как будто так и было положено. Мальчишка, что лежал на руках материл, тоже тянул свои ручонки к теплой ноге, от которой пахло вкусным молоком… Жизнь., по-хорошему, пахло для них.