Крест и стрела
Шрифт:
Они быстро и бесшумно проскользнули внутрь. Вайнер прикрыл за собой дверь. Они остановились, моргая глазами — после яркого солнечного света здесь им казалось темно, — и поглядели вдоль длинного центрального прохода. Помещение было разгорожено на секции, по восемь коек в каждой, но дверей в этих загородках не было — вместо передней стены стояла пустая рама.
— Что-нибудь видишь? — шепотом спросил Вайнер.
Пельц покачал головой.
— Он уже вышел с другой стороны.
Вайнер указал на ближнюю загородку.
— Иди потихоньку, — прошептал он. — Осмотрим все по очереди.
Они бесшумно переходили
— Его здесь нет, — сказал Пельц, уже не понижая голоса. — Давай попробуем поймать его снаружи.
Вайнер тронул его за плечо.
— Постой! Погляди-ка на ту койку.
Пельц подошел к койке.
— А что? — спросил он. — Я не… — Из горла его вдруг вырвались противные булькающие звуки: Вайнер своей мускулистой, согнутой в локте рукой, обхватил его шею и душил, стараясь опрокинуть на спину. Другой рукой он с силой пригибал голову Пельца назад. Юноша вцепился пальцами в неподвижную руку Вайнера, сжимавшую его шею. Ноги его судорожно и беспомощно задергались. В шее у него что-то хрустнуло, но он все еще боролся. И вдруг сразу обмяк.
Вайнер разогнул руку, и скрюченное тело упало на пол. Оно лежало лицом вниз, в нелепой и безобразной позе.
С посеревшим лицом, беззвучно шевеля губами, Вайнер перекрестился раз, потом другой.
Затем, сунув дрожащие руки в карманы, он тихо вышел из барака.
10 часов 30 минут утра.
На испытательной площадке, под маскировочным навесом, который в течение семи месяцев прятал танки от неба, стояли притихшие рабочие, ожидая, когда начнется митинг. Они почти не переговаривались, а смеха не было слышно и вовсе.
Арбейтсфронтфюрер Баумер, стоя на крыше сборочного цеха, зевнул, поглядел на часы и сказал:
— Ну, кажется, все здесь. — С иронической улыбкой он прошептал Кольбергу: — Как вы думаете, наступит такое время, когда мы сможем отдохнуть от речей? Быть может, после войны. Целую неделю будем праздновать без всяких речей.
Он шагнул к микрофону. «Всё проблемы и проблемы, — подумал он, глядя на множество белеющих внизу лиц. — Раньше я думал, что борьба скоро сойдет на нет. Конечно, я был чересчур наивен. Но как спастись от усталости?»
— Граждане немецкого государства, — начал он, и вдруг ему показалось, что над головой его разверзлось небо, — раздался протяжный вой сирены, возвещавший о воздушной тревоге.
Баумер не двинулся с места, рука его застыла на микрофоне. Эсэсовцы и заводские мастера стояли позади него, словно в столбняке. Толпа рабочих внизу не шелохнулась.
Вибрирующий вой не смолкал. Внезапно толпа рабочих взревела звериным ревом, слившимся с воем сирены. Ряды дрогнули и распались. Мыча, как стадо быков, рабочие в панике бросились врассыпную.
Баумер круто обернулся.
— Окружить поляков! — крикнул он Зиммелю. — Не спускать с них глаз!
Он побежал к лестнице, ведущей вниз, в сборочный цех.
Сирена не умолкала.
Веглер на своей койке, считая до ста, дошел до шестидесяти трех. Когда завыла сирена, он прислушался, не переставая считать. И, только досчитав до шестидесяти семи, он понял, что происходит.
Рот его приоткрылся. Грудь стала тяжело вздыматься.
10 часов 40 минут утра.
Не вынимая рук из карманов, Вайнер безмолвно шел вдоль зигзагообразной щели, поглядывая вниз на съежившиеся фигуры рабочих. Потом спустился в щель. Эггерт сидел с остывшей трубкой в зубах и поглядывал на небо. Возле него было свободное место — он занял его для Вайнера, положив свою кепку. Вайнер поднял кепку, повесил ее на колено Эггерту и сел рядом с приятелем.
Прижавшись к стенке узкой щели, люди в напряженном молчании сидели на корточках. Бледные лица были подняты к небу. Только один не смотрел на небо. Он уткнулся лицом в колени; но его приглушенные рыдания все равно были слышны.
Вайнер ковырнул в ухе пальцем. Потом, наклонившись к приятелю и прикрыв ладонью рот, что-то зашептал ему в самое ухо.
Эггерт, выслушав его, повернулся и взглянул ему в лицо.
— А! — произнес он, и глаза его блеснули. — Значит, пастор Фриш, да? Надо будет с ним поговорить.
И оба снова откинулись назад. Как и все остальные, они стали смотреть вверх, на небо.
10 часов 45 минут утра.
Баумер сидел в своем кабинете у телефона, прислушиваясь к звучавшему в трубке голосу капитана Шниттера. Ровным, чуть-чуть отрывистым тоном дисциплинированного офицера капитан Шниттер говорил ему:
— Нет, направление полета еще не определено. Сюда идет небольшое соединение «москитов», но они еще могут изменить курс. Истребители стараются отрезать им путь. Пока всё!
Баумер положил трубку.
— Предупредить службу охраны, что самолеты пока еще держат курс на нас, — почти равнодушно сказал он эсэсовцу Блюмелю, стоявшему на пороге открытой двери его кабинета.
Блюмель выбежал в приемную и передал приказ телефонисткам. Выполнив поручение, он бегом вернулся на свои пост у двери и стал навытяжку, надеясь, что на лице его не отражается страх. Он никогда еще не бывал под бомбежкой.
Баумер сидел, не шевелясь и тихонько барабаня пальцами по столу. Его непринужденная поза и тихий голос, каким он говорил по телефону, вовсе не означали, что он спокоен, — это было проявлением нервной усталости, которую он уже не мог побороть. В эту критическую минуту он вдруг обнаружил в себе полное безразличие ко всему, что совершается во внешнем мире, и удивился этому. У него не было никаких разумных оснований сидеть сейчас за столом. Принимать донесения Шниттера мог бы кто угодно. Он знал, что ему сейчас нужно быть на командном пункте зенитных батарей… и что он мог бы принести куда больше пользы, если бы походил по щелям, среди перепуганных рабочих. Но он был не в силах двинуться с места. Что бы ни случилось — ему сейчас было все равно. Он хотел одного — сидеть молча, неподвижно, как сидят в сумерках старики, не зная, что принесет им наступающий вечер, тоскливо сожалея об ушедшем дне и ни о чем не думая.