Крест и стрела
Шрифт:
С усердием, каждый раз потешавшим Берту, Вилли по воскресеньям учился хозяйничать. Не было такой работы, которую он не старался бы перехватить из ее рук, и если ему случалось отнести помои в свинарник, он громко хвастался, что уже стал опытным фермером. По утрам, когда Берта стирала на себя и на него и болтала с ним через открытое окно, Вилли, раздевшись до пояса, пилил на солнце дрова на всю неделю. Покончив с дровами, он клал пилу и, насвистывая, подходил к окну.
— Эй, хозяйка, что прикажешь делать своему батраку? — говорил он.
— Ах ты, ведьма этакая! — говорил он. — Ты не даешь батраку никакой работы. Не удивительно, что твой Шпиндлер сбежал от тебя в армию!
— Ах, так! — отвечала она, колотя по его литой груди. — Ах, вот ты как!
Он только ухмылялся, гордясь своей силой.
— Выходи сюда, женщина! Я научу тебя делать гимнастику.
— Ха-ха! Гимнастику! А от твоей гимнастики будет расти картошка, хотела бы я знать?
— Тебе надо делать гимнастику. Ты толстеешь.
— Вот еще! На что крестьянке твоя гимнастика? Ты думаешь, я всю неделю только и делаю, что нажимаю кнопки, как ты?
— Это я нажимаю кнопки? — возмущался он. — Ха! Нажимаю кнопки!
Когда наступало время доить коров, они вместе отправлялись в хлев, и по пути Вилли передразнивал птиц, распевавших на деревьях. Каждое воскресенье Берта покатывалась со смеху, глядя, как он тщетно тянет за соски брыкающуюся корову.
— Вот болван! — ласково кричала она. — Ну, какой из тебя выйдет фермер? Надо выжимать молоко, а не отрывать вымя. Это тебе не машина, негодяй!
И каждое воскресенье Вилли вызывался лезть в курятник. Он вылезал оттуда, держа в огромных ладонях теплые яйца, и с неизменным удивлением на лице размышлял о чудесах природы. Или застывал у свинарника, созерцая поразительное для горожанина зрелище — шесть поросят, тычущихся пятачками в брюхо свиньи, — пока не раздавался насмешливый голос Берты:
— Эй, эй, ты долго будешь там стоять? Может, сам хочешь пососать с поросятами?
В свободные часы Вилли играл на аккордеоне либо ходил с Бертой в сладко пахнущие поля, а иногда они прогуливались по деревенской улице. Берта с откровенной гордостью брала его под руку и выступала рядом с ним, как королева.
По вечерам — те несколько часов, пока Вилли не уходил на завод, — они бывали всецело поглощены собой. Лунный свет прохладным голубым покрывалом одевал их трепещущие тела. Ненасытная тяга друг к другу даже пугала их. Однажды, когда ощущение счастья переполнило его благодарное сердце, Вилли воскликнул:
— Ну что ты за женщина, ей-богу! С тобой я чувствую себя так… я не знаю… ну, словно мне девятнадцать лет… словно жизнь еще только начинается!
Его удивило то, как Берта отнеслась к этим словам. Сразу погрустнев, она нежно прошептала:
— Ты слишком хороший, Вилли, я тебя не стою.
— Что? — удивился он. — Это еще почему?
— Правда. Я ведь знаю. Вилли, милый, если я сделаю что-нибудь,
— О чем ты говоришь! И что во мне особенного?
— Лучше тебя быть не может.
— Еще что! — засмеялся он.
— Ну, так ты сам мне скажи, какой ты человек?
— Я-то? О, я… — Вилли вдруг замолчал.
— Ты что, заснул? — ласково ткнула она его в бок.
— Кто его знает, какой я человек, — задумчиво сказал он.
Берта приподнялась и, опершись на локоть, поглядела ему в лицо.
— О чем ты думаешь? — серьезно спросила она.
— Ни о чем. А о чем мне думать?
— Да вот. я и спрашиваю: о чем? — Она засмеялась. — Эх вы, мужчины!
— Эх вы, женщины, — насмешливо ответил он. — Ну, слушай: я люблю играть на аккордеоне, я люблю свистеть, я люблю работать и… — он обхватил ее поперек туловища, как борец, и крепко прижал к себе, — …люблю гимнастику.
— Это я знаю, — засмеялась Берта. — А еще что?
— Ничего.
— Ты любишь ходить в церковь? Когда поженимся, надо бы иногда ходить по воскресеньям. Пойдешь со мной? Мы, фермеры, только в церкви и видимся.
— Пойду, конечно.
— Ты любишь принимать гостей?
— Конечно.
— Надо бы тебе познакомиться с Гутманами. И с Ирмой Винц, она моя соседка и старая подруга.
— Ирма! — воскликнул Вилли.
— Ты ее знаешь?
— Нет. Когда-то у меня была одна знакомая, тоже Ирма.
— Имей в виду, я ревнивая. Ты был в нее влюблен?
— Нет. Это жена моего приятеля.
— А кто он?
Вилли ответил не сразу. Он никогда не рассказывал Берте о Карле и сейчас обнаружил, что ему трудно говорить о нем. Но в конце концов он рассказал ей все.
— Да-а, — протянула Берта. — Но, конечно, если он был коммунистом… туда ему и дорога.
В первый раз с тех пор, как они сошлись, Вилли гневно повысил голос. (На следующий вечер он смиренно просил прощения.)
— Он был хороший человек! — резко крикнул он. — Нечего говорить о том, чего не знаешь! Он был честным человеком, и убивать таких — преступление!
— Но… — испуганно залепетала Берта, — прости меня… Это верно… я его не знала. И зря я это сболтнула. — Вилли молчал, и она продолжала: —А ты… ты никогда не говоришь о национал-социалистской партии и правительстве, Вилли. Может, ты из тех, кто…
— Не говорю, потому что не думаю о них, — сердито ответил Вилли. — Я хочу жить спокойно, и больше ничего.
Вилли кривил душою. В последнее время тайные мысли его беспрестанно вертелись вокруг политики, даже против его воли, даже если он, спохватившись, старался думать о чем-нибудь другом.
— Хочу жить спокойно — вот и все, — говорил он тем же сердитым тоном. — Хочу работать здесь, на ферме, если это возможно, и быть с тобой. — Он страстно обнял ее. — И мне нет дела ни до чего на свете. Лишь бы мы могли жить с тобой здесь тихо и мирно.