Крест мертвых богов
Шрифт:
– Идем, – Руслан поднялся, придерживая голову рукой, того и гляди рассыплется.
Кафе располагалось в полуподвальном помещении. Небольшое, но уютное, оно радовало полумраком, отсутствием музыки и людей, а главное – блаженной прохладой. Руслан, прислонившись к стене, закрыл глаза, ощущая, как остывает, избавляется от привнесенной извне жары тело.
– Девушка, нам два пива. Разливное? Холодное? Замечательно. И вон тех бутербродов тоже. Сколько? Ну, давайте тех, которые с ветчиной – четыре, с сыром – два… а горячее есть что-нибудь? – отвратительно жизнерадостный голос Гаврика нарушал устоявшийся
Нет, все-таки не следовало вчера водку вином шлифовать.
– Ожил! – Гаврик поставил на стол тарелку с бутербродами. Тонкие ломтики батона, тонкий слой масла, тонко нарезанная ветчина, тонкие полупрозрачные доли лимона… слишком много тонкого. Возникшее ощущение дежавю полностью отбило остатки аппетита. Почему-то раздражал и вид блюда, и нарочитое изящество, и вообще все, кроме, пожалуй, принесенных официантом бокалов с пивом.
Вот пиво не раздражало совершенно. Ледяное, горьковатое, оно как нельзя лучше подходило для утоления жажды. Пару глотков, и жизнь стала лучше.
– Вот это другое дело, – заметил Гаврик, дожевывая бутерброд. – Еще немного, и совсем человеком станешь. Слушай, где это ты вчера так погудел, а? С немкой своей?
Руслан покачал головой. Напиваться в присутствии Эльзы? Да и то сказать, присутствием своим она его не баловала, к выставке собак готовит… или к боям… или просто занятостью отговаривается… В нынешнем состоянии тяжело думать. Особенно об Эльзе… позвонить вечером… и пригласить куда-нибудь, если силы еще останутся. Или просто поинтересоваться, как поживают собаки… собак она любит, а вот людей, кажется, не очень.
– Тогда с кем?
– Так… у друга день рождения. Был. – У сыра резкий неприятный вкус, и кондиционер шуршит, вроде бы звук едва слышен, а в то же время присутствует, раздражает именно тем, что пытается быть неслышным. – Ты лучше расскажи, что с архивами.
– А что с архивами? – Гаврик пожал плечами. – Тишина с архивами, знаешь, сколько их в Москве? И знаешь, как туда пробиться тяжело? Я ведь не кандидат, не доктор, вообще левый человек, чего-то хочу, а сам толком не знаю, чего именно.
Он вздохнул, глотнул пива, смешно вытер губы салфеткой – жест получился донельзя манерным – и продолжил:
– В общем, как мне объяснили, после войны тут царил разброд и шатание. Нет, поначалу все было строго, все-таки столица и время военное, а потом, уже после победы, когда люди стали возвращаться из эвакуации, когда пошли кадровые перестановки, пересчет погибших, раненых, попавших в плен, вот тогда воцарился сущий ад. А мы ищем женщину, не москвичку, приезжую, в теории, если верить этому твоему профессору-алкоголику, вышедшую замуж, а значит, сменившую фамилию. А на какую – не знаем, в каком году конкретно приехала – тоже не знаем, где работал ее муж – тоже. И получается, что ни хрена-то мы не знаем, кроме того, что у этой тетки когда-то имелся револьвер системы «наган» и крест, судя по описанию, тот самый, который выплыл в нашем с тобой деле. Аминь.
Гаврик хлопнул по столу и едва не перевернул солонку. Тут же смутился своей неловкости и покраснел.
– Значит, без шансов? – Пива в бокале оставалось на два глотка, еще, что ли, заказать? Многовато будет… еще только утро, и жара на улице. Развезет.
– Похоже
Идея была толковой. Идея была до того толковой, что Руслану стало стыдно – самому следовало додуматься. Осталось найти спеца.
– Оксана, Оксана, Оксана… – Озерцов ходил по кабинету кругами, уже второй час ходил, и Гришка, время от времени заглядывавший в приоткрытую дверь, всякий раз спешно, пока начальник не заметил, исчезал.
Гришка, верно, полагает, что Никита Александрович находится в дурном расположении духа, и оттого изо всех сил стремится держаться от Озерцова подальше, и последней нехитрой уловкой стала тихая просьба «отъехать по важному делу», которую Никита и не услышал. Правда, головой кивнул, и счастливый Гришка умчался, надо полагать, Мишку тоже с собою прихватил.
– Оксана, Оксана… красивое имя, правда? – Никита замер на мгновенье, устремив невидящий взгляд за окно, где сизое марево дождя смывало с улиц остатки снега. А я думал о том, чем грозит мне вчерашняя встреча Озерцова с моей соседкой и как поступить: рискуя навлечь на себя ярость влюбленного юноши, рассказать о наших с Оксаной непростых и непонятных отношениях либо же смолчать, предоставляя времени возможность все расставить по местам.
– Ты видел, какие у нее глаза? Нет, ты видел? Хотя конечно, чего уж… видел… ты живешь… – Никита запнулся, обернулся, резко и зло, рука потянулась к кобуре. Но тут же, словно устыдившись своего желания избавиться от меня, Озерцов вымученно улыбнулся и спросил: – Ты, Сергей Аполлоныч, человек благородный, верно? Ты не стал бы девушку обижать?
О нет, Оксану я не обижал, ни взглядом, ни словом, ни жестом, как можно причинить зло тому, что суть сама жизнь? Что же касается остального, то без Оксаниного согласия ничего бы не случилось… не случалось.
Ответил я коротко:
– Нет.
– Вот и ладно. – Злость исчезла внезапно, и теперь улыбка Озерцова выглядела настолько дружелюбной, насколько ему вообще было свойственно это чувство. – А она давно… живет?
– Давно.
– Какая она? Расскажи.
Какая? Разная. Светлая, наверное, вот самое подходящее слово. Черные волосы, смуглая кожа, брови будто сажей печной подведенные, а все равно светлая, точнее, полная света и умиротворения, которого мне так не хватает.
Иногда она задумчива, иногда раздражена или даже сердится, в такие моменты черные брови сходятся над переносицей, а на щеках вспыхивают редкие пятна румянца. Когда Оксана сердита, то в голосе ее появляются стальные нотки, а меня в подобные минуты она величает с нарочитым почтением.