Крест на чёрной грани
Шрифт:
– Ну, спасибо вам на добром слове: порадовали!.. Как зимовьюшко наше, не развалилось?
– Ну, о чём вы! Стоит зимовьюшко. Надёжно. Прекрасно получилось у нас, Мирон Поликарпыч. Лучше не надо. Не зимовьюшко – добрая обитель.
– Учёная обитель!
– Вот-вот. Всё в ней поместилось, рабочий столик, стеллажи, на них всяких хлебов и трав понакопилось. Хожу собираю по окрестным селеньям, на лугах.
– Чародействуете?
– Выходит, так… А что слышно о наших сподвижниках – Ханхале Очирове и о полтавском Дмитро?
– Виделись
– Бог не в помощь ему?
– Тако, видно. На Бога надейся, а сам не плошай. А Ханхала Очиров, этот мужик бедовый. Скотиной живёт богато, к пашне радеет не шибко, но о вас вспоминает добро. Собирается на ваше поле, посмотреть, что делаете, да узнать кое-что.
– Это похвально. Пусть приезжает. Одарить пока добрыми семенами не смогу, но что есть, повидает. Опыты мои в зачатке…
– Любопытно – какие?
– Всякие, Поликарпыч. Больше наблюдаю за пшеницей. Она приманила.
– Тут она редкая гостья.
– Надо, чтоб хозяйкою стала.
Я раскрыл цель появления на базаре. Мирон Поликарпович с превеликой охотой вызвался помочь, и мы отправились, соблазняясь удачей. Часа полтора с пристрастием приглядывались к мешкам с зерном и мукою «в калашном ряду». Я отчаялся увидеть что-либо подходящее – всюду был один ржаной хлеб. Мирон Поликарпыч неожиданно взял меня за локоть и потянул в затенённый угол.
– Петрович, видишь, что там?
– Ничего не вижу пока.
– Любо-дорого посмотреть. В редкость это в наших краях таёжных. Прямо – чудо!
– Мука пшеничная?!
– Она!
Крестьянин, стоявший возле мешков с мукой, услышал наш возбуждённый разговор и посмотрел с любопытством. Одет он был в новенький зипун из рыжей овечьей шерсти, добрый картуз сдвинут на правый висок, коротко острижена ещё не тронутая сединою густая округлая борода. Открытое широкое лицо его выражало глубокое внутреннее спокойствие – такой человек знает себе цену, убеждён в своей силе и правоте. Однажды, когда пришел счастливый миг, он утвердил себя в этом и, вероятно, останется непоколебимым теперь вечно.
– Хозяина знаешь, Поликарпыч? – шепнул я Сохатому.
– Кажись, не встречался.
Мы подошли вплотную, лицом к лицу, поздоровались. Крестьянин снова окинул нас оценивающим взглядом, ответил внушительным басом:
– Пожалте, добрые люди… Чиво изволите?
– Ваша мука заинтересовала. По виду – хороша!
– О! Такой цены нету.
– Так продаёте же, стал быть, что-то стоит.
– Известно, конечно, чиво тут скрывать, своя, не краденая, – крестьянин дородно покряхтел, погладил ладонью волосатую щеку. – Три целковых… за каждую пудовку.
– Не дорого?
– Бог Господь видит-знает… Мучка отменна, нету подобной в округе, а такова дюже стоит, добрые люди.
– Не по карману всякому, – заговорил Поликарпыч. – Где я, к слову, возьму такие деньги?
–
– От чего так?
– А всё от одного – не вызревают… Понавезли переселенцы всякого семя, возликовали, на плодовитых новых землях ратовали получить стопудовый урожай. А морозец – бац и готово, остались ни с чем, рожью снова пашню позанимали. Вон как ею весь торговник позаполнили.
– А вы как сподобились вырастить пшеницу?
– Я-то?.. Слышать намерены?
– Любопытно.
– Долго сказывать придётся.
– Мы народ неспешный. И на базар для того пришли, чтоб посмотреть да послушать.
– Только нету, видать, никакого резону терять время – от моего сказу вам проку не станется. Позабавитесь и весь прок… Тому гутарю, что дозволено, кто покупает, а другим незачем.
– В таинстве держите своё дело?
– Да какое тут таинство?! Раз продаю…
– Продаёте муку… Надо б семена. Хоть скажите, где проживаете? В гости нагрянем – полюбоваться посевами.
– Проживаю неблизко, дорогие люди. Есть в верховьях Нии большая долина. А вокруг – горы и тайга. Тайга и горы… Хватит сноровки добраться – прошу милости.
– Не пожалейте горстку пшеницы – одолжите.
– Там видно будет, как приедете…
– Сами не привезёте? Много не надо. Одну горсточку…
– Чудак, гражданин! Что вам одна горстка.
– Для разводу… На семя.
– Э-э, Данила Севастьянович Егоров не мелочится. Привезёт – так воз. И покупайте. Прошу. А пригоршнями сам не беру и других не поважаю. Так смешно и стыдно, – крестьянин умиротворённо хохотнул, погладил ладонью бородку и было заметно по всему его поведению, что он чтит своё крестьянское достоинство и хозяйскую сметливость.
– Нам много не нужно, Данила Севастьянович. Горстку, – повторил я.
– Милостыню просите! Как нищий!
Мою просьбу он посчитал за коварный подвох и страшно рассердился, отослав нас с Мироном Поликарпычем ко всем чертям.
Возвратился с базара в плохом настроении, но не без надежды побывать когда-нибудь в верховьях Нии. Авось удастся встретиться с тем крестьянином и посмотреть на его таёжные поля, если поведал обо всём правду.
Нехоженой тропой
К моему приходу с Нии Маргарита приготовила сюрприз. Стою на крыльце, вываливаю из сумки в корзину хариусов, а из сеней так и пышет духом какой-то стряпни. Слышу, Маргарита кличет:
– Рыбак, прошу завтракать!
– Чего-то напекла?
– Побыстрее! Остынет.
Удивился: на столе – румяные блины из пшеничной муки! Откуда? В доме, хоть по моему положению и следовало, её пока не водилось. Зерно на помол не тратил – припасал для научных занятий.
Пытаюсь дознаться, где взяла хозяйка муку, а Маргарита подзуживает: