Крест на моей ладони
Шрифт:
— Нина Витальевна, — спрашивает вампирка, — как дела у Роберта Коха?
— Стал дарулом. Вероника, я не генерал и не семидесятилетняя бабка, по отчеству ко мне обращаться не нужно.
— Вы Источник, — упрямо говорит она. — Если бы не вы, мне пришлось бы идти на Охоту.
— Бывший Источник. Моё донорство уже оплачено и никаких обязательств нет. Излишний официоз мешает.
— Стал дарулом в Совете Равновесия, — не слушая, повторяет Вероника. — Мы думали, что хотя бы один из нас обретёт Свет. Но оказалось, что это не под силу даже гойдо. Равновесником сделать — пожалуйста. А Свет для вампиров по-прежнему запретен.
Многие вампиры искренне верят в правоту
— Вероника, — спросила я, — может быть хоть вы мне объясните, чем белый ошейник отличается от чёрного или серого? В Свете вас ждут те же самые лента покорности и ограничитель силы, что и в Сумраке с Тьмой.
Вампирка прикасается к шее. Лента покорности шёлковая, мягкая, шириной всего в два сантиметра. К ней прицеплен плоский осиновый кругляшок диаметром в сантиметр и толщиной в пять миллиметров — ограничитель силы. Устройство практически невесомое и неощутимое, видно только магическим зрением, но забыть про него невозможно ни на секунду — это ошейник раба.
— За Свет можно дать и большую цену, — ответила вампирка.
— Тогда какого чёрта ты припёрлась в Сумрак?! — разозлился Павел Лопатин, двадцативосьмилетний шатен с зелёными глазами, лучший юрист Серодворья.
— Ты выбирал, — ответила Вероника. — Ты пришёл к Сумраку, потому что хотел только этот путь, и никакой иной. Для вампиров свободы выбора нет. У тёмных меня купили как вещь. Все вампиры, как эмигранты, так и местные уроженцы, автоматические приписываются к Чернодворью, ввергаются Тьме. И только если сумеешь заинтересовать серодворский отдел кадров своими умениями, позволят сменить силу. Тогда мне показалось, что Сумрак ближе к Свету. Я согласилась на продажу. Но я ошиблась. Сумрак так же далёк от Света, как и Тьма.
— Все вы, кровохлёбы, потенциальные предатели, — с отвращением сказал Павел. — Поэтому для вас и церемонии посвящения нет.
Вероника гневно плеснула крыльями, обвинение в предательстве для вампира сильнейшее оскорбление.
Только ссоры тут и не хватает.
— Придержи язык, — посоветовала я Лопатину. — Вампиры сражаются и умирают во имя Сумрака. Ты же пока ничем свою преданность не доказал. А церемонии посвящения первоосновной силе для вовлеченцев нет точно так же, как и для вампиров. Именно поэтому вам запрещено пользоваться ментозащитой и брать в руки оружие, волшебники боятся, что ты продашь военные тайны Сумрака другому двору или выстрелишь им в спину. И твоё «спящее солнце» не гарантия верности, обмануть его — задача сложная, но решаемая.
— Я верен Сумраку! — заорал Павел. — У тебя нет права обвинять меня в измене!
— Как и у тебя нет права обвинять Лемке. Но твои предательство и верность мне безразличны. Я могу предъявить обвинение только в нарушении равновесия. Кстати, о равновесии, — сказала я и запнулась. Мне пришла в голову интересная мысль, и теперь я пыталась сформулировать её почётче: — Вероника, вы говорите, что вампиры никогда не допускались к церемонии выбора силы?
— Да.
— Но ведь это нарушение Равновесного кодекса. Чёрт с ним, с посвящением, но закон гарантирует право свободного выбора всем троедворцам старше тринадцати лет вне зависимости от расы и пола. И выбирают из всех трёх сил в равной мере.
Юристы смотрели на меня с удивлением.
— При желании это можно было бы обосновать, — сказал Павел, — но ни один
— Вот поэтому, — ответила я, — мы и ходим в рабах. Потому что каждый сам за себя. Каждый в одиночку. Объединись вампиры и простени, давно бы уже заставили волшебников признать нас равными.
— Ты что несёшь?! — заорал он. — С кем объединяться?! С кровохлёбами?! Да мы для них пища, скот!
— Кровь дворчан под запретом, — напомнила я. — Ты в полной безопасности. И все твои родственники.
— Человекам с вампирами не по пути! От хищного зверья эти кровохлёбы отличаются только умением говорить.
— Как и рождённым магией вампирам, — ответила Вероника, — не по пути с отродьем обезьян. В вашей крови есть Жизнь, всё верно, но сами вы пусты и никчёмны. Вашей заслуги в том, что у вас живая кровь, нет. За Жизнь мы даём честную плату. А больше вы ни на что не годны.
Вампирка ушла. Я поочерёдно оглядела юристов, плюнула и поехала в «Чашу». Гадко мне было. Устала я от бесконечной вражды.
Под конец дня позвонил Егор, мой парень. Сказал, что вынужден поменяться дежурством и сегодня встретиться не сможем.
Егор талантливый хирург, и как все одарённые люди, живёт только своей работой. Пытаться что-то в нём изменить бессмысленно, заставь я выбирать — Егор предпочтёт не меня, а работу. Дежурством он сегодня поменялся потому, что не хочет оставлять без присмотра трудного пациента.
Я ревновала Егора не к работе, и даже не к хорошеньким пациенткам или врачихам, а к его увлечённости, к тому, что он нашёл дело, которое заполнило его жизнь, придало ей смысл. Я не столь удачлива. Лингвистика для меня способ прокормиться, но не образ жизни. Пустовато мне работается, скучно.
Поэтому сложные переводы и получаются с таким скрипом.
Я опять взяла подстрочник, стала прикидывать, как из мёртвого текста сделать живое заклинание. Ворчал Гаврилин, затейливо и многокрасочно, как может только филолог, крыл матом волшебников, которые с ним, ведущим специалистом, обращаются хуже, чем с собакой.
Везде одно и то же — и у дворни, и у равновесников.
Злость и раздражение достигли высшей точки. Я отложила перевод и стала сочинять собственное стихотворение. Исчёркала три листа, прежде чем слова сложились в нечто осмысленное.
Не жди сочувствия напрасно,Тебя жалеть я не могу.Страдания, любому ясно,Себе несёшь ты как врагу.Проходят мимо дни и годыСплошной бесцветной чередой,Судьбы неведомые кодыЛежат как письма пред тобой,Воспоминанья о невстрече,О том, что так и не сбылось…Не лги: от слёз не будет легче,Уныние — докучный гость.Я за тебя решить не в силахКак надо путь свой прочертить,Чем разорвать круг дней постылых,Как выпрясть жизни своей нить.Я не спасу тебя от боли,Не разгоню тяжёлых снов,Ведь жизнь твоя в твоей лишь воле.Но всё. С меня довольно слов.